Лада Лузина - Меч и Крест

— Что это значит? — ожесточенно вцепилась в свой нос она.

— Она обрела власть! — глухо зашипела Белладонна.

— Она? — ткнула Даша пальцем в голубую «византийку».

— Та, что была с вами! Третья! Сила в ней!!!

— Сила? — потерянно повторила за ней Даша. — В Кате? Мама, она же сорвала змею… — поняла она. — И ей сразу начали сниться эти сны! И Бегемот ее слушается. И Черт! Видите, видите?! — запрыгала Чуб. — Я сколько ни чертыхаюсь — ни черта. И дом! Помните про рухнувших конкурентов? Про «разрушу тюрьму собственными руками»? Сегодня рухнул дом на Оболони! Ян не зря намекал. Это она! И Мира она не случайно сбила! Она чувствовала, кто он. Она обрела настоящую власть! Она действительно стала настоящей Киевицей!

— Но нужно как-то найти ее, предупредить, — заволновалась Маша.

— Поздно. Она не станет вас слушать! — сверкнула глазами Белладонна.

— А Дьявол? Змей? — бледно спросила студентка.

— Он будет с ней. А она с ним…

— И что это значит? — дернулась Даша.

— Это значит, — вымолвила Белладонна, тщательно выговаривая каждый слог, — что сегодня ночью погибнет Город!

— Наш? — глупо переспросила Маша.

— И мы? — глупо уточнила Даша.

Кошка вернулась к принесенному ею растению и неприязненно тряхнула сначала передней, потом задней лапой, что на кошачьем языке жестов означало крайнюю степень пренебрежения.

— Это кочерыжник, — муркнула она. — Я нашла вам. Но поздно.

— КОЧЕРЫЖНИК? Это?! — Даша, склонившись над неприглядным зеленым цветком, сощурилась так, будто стала вдруг безнадежно слепой и близорукой. — Это цветок папоротника?! Настоящий? Но он цветет только в полночь! Одну секунду! А сейчас…

— Чушь! — фыркнула кошка. — Папоротник — не будильник! Он цветет, когда дозреет… А завязывается в дни солнцестояния.

— Но солнцестояние — сегодня, на Купалу! Так написано в книге! — опровергла Даша.

А Маша бросилась к перелистному календарю на бюро доказать неграмотной кошке их правоту с цифрами в руках.

— «6 июля. Заход солнца 21.10. Долгота дня 16.15», — прочитала она и поразилась, перейдя на предыдущие страницы: — Слушай, и впрямь не сегодня! Самые длинные дни в июне! 21-го и 22-го долгота 16.27. Может, со стилями напутали… Или у наших предков не было секундомера, и они определили приблизительно. Немного ошиблись.

— И за тысячу лет никто не додумался их поправить? — застонала Землепотрясная. — Черт, никому верить нельзя! Никогда не поймешь, где у вас сказка, а где история. Все твои историки — лохи! И ты тоже! Это у вас называется наука!

— Сжуйте кочерыжник, — угрюмо предложила Белладонна. — Только это вам не поможет.

Пуфик жалобно замяукала, прижимаясь к Дашиным ногам.

— Вот тебе и конец света в 21.10! — заплакала в унисон с ней Даша. — Одна радость, я его таки увижу! Только я — не Арнольд Шварценеггер. А Дьявол — не Робин Танни…

— Чтобы победить его, нужно быть настоящим богатырем. Муромцем, — печально закончила Маша, мысленно оплакивая свою погибель в расцвете лет.

— Че-че? — Чуб чудовищно скривилась, судорожно схватилась за нос и, сделав безумный круг глазами, подорвалась с места: — Не хнычь, Пуфик, мамочка всех спасет! Собирайся, Масяня! Быстрей! Да бумажки, бумажки свои не забудь! Ту, про воскрешение из праха…

— Зачем? — остолбенела Маша и вдруг потрясенно поняла невероятное Дашино намерение. — Ты хочешь воскресить Илью?! О боже! Нет!

— Да! — отчаянно сказала Чуб. — Я задницей чувствую — все получится! Раз уж мы в прошлое вошли… Доверься мне! Да и что нам еще остается?! Тут либо пан, либо пропал! — Даша остервенело схватилась за метлу с двумя седлами.

И Маше не оставалось ничего, кроме как довериться Дашиной заднице.

Проезжая парадный вход Свято-Печерской лавры, на воротах которого еще сегодня утром нашли мертвого Николая Петровича, Маша испытала мгновенный приступ тупой боли.

Ворота исчезли за поворотом, но в поджелудочной остался неприятный, несформулированный осадок — ощущение какой-то затаенной неправильности происходящего, рожденной, впрочем, вполне возможно, неистребимой горечью разжеванного и кое-как проглоченного кочерыжника, потребляя который Маша чувствовала себя полной идиоткой.

Мопед притормозил у ворот в ближние пещеры. Наездницы спешились. Даша поспешно, Маша раздражающе медленно.

— Где Илья лежит? — деловито вопросила Чуб, опираясь на метлу. — Ты знаешь?

— Нельзя идти в Лавру с метлой, — глядя на нее исподлобья, ответила Маша.

— А что, я ее здесь брошу? Сопрут же!

— Нельзя. Это Лавра!

И в ту же секунду несформулированная и горькая неправильность стала осознанной и оттого еще более неприятной.

Нельзя прибивать людей на Святую Браму! Нельзя идти с ведьмацкой метлой на Святую землю! Нельзя воскрешать колдовскими заклятиями мощи преподобного…

Нельзя — и все!

Плохо. Пусть даже погибнет Город!

— Идем! Не тормози.

Не дожидаясь ее, Даша зашагала в сторону ворот бодрой пружинистой походкой.

«Мама, что мне делать? Что мне делать, мама? — невменяемо прошептала про себя Маша. — Скажите…»

Она инстинктивно отпрыгнула в сторону, закричав.

Поравнявшись с белыми воротами, Чуб вдруг отшатнулась назад, точно ошпаренная кипятком, с криком хватаясь за лоб обеими руками.

Метла со стуком упала на асфальт.

Даша выла, наклонив голову:

— Ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы!

— Что? Что? — бросилась к ней напарница, пытаясь заглянуть той в лицо.

— Жжет! Обожгло… — промычала та, болезненно картавя. Она слегка раздвинула ладони, и в образовавшейся щели Маша увидела красно-розовую полоску ее лба.

Лоб был обожжен! Обварен!

Отмечен каленым клеймом: ВЕДЬМА!

«Нет!»

Страшась поверить, Маша истерично посмотрела на убегающую вниз дорогу в пещеры, доступную и открытую всем желающим, пытаясь разглядеть там невидимую и непреодолимую преграду, поставленную для них одних.

Помедлив, она двинулась туда, выставив руку и с испуганным указательным пальцем.

— Стой! — горько гаркнула Чуб. — Не надо! Третье правило дедушки помнишь? У моего дедушки, в книжке? Ведьма не может войти в церковь!

— Но мы не ведьмы, мы — Киевицы… — потерянно пробубнила Ковалева.

— Нет, Маша, ведьмы, — жалобно проскулила Даша, по-прежнему упираясь в ладони лбом. — Все. Нам туда путь заказан.

— «Мой Город — не подарок вам, а проклятье! Вы умрете прежде, чем рябая станет любой, а боль сгорит в огне, ибо ваше спасение лежит там, куда вам нет возврата…» — вспомнила Маша слово в слово.

И неприятный осадок поднялся и затопил нутро по самую грудь.

Они были — плохими. Плохими и все, чего бы они там себе ни придумывали! И быть плохими было очень неприятно…

— «Ибо тот, кто стоит между тьмой и светом, не может принадлежать ни свету, ни тьме», — окончила Ковалева.