Лада Лузина - Меч и Крест

— Или хочешь, я схожу? — предложила первая быстро, так и не дотронувшись до Машиных волос. — Тут Владимирский за углом. Ты только скажи, как больного звать?

— Маша. Мария… — хлюпнула Маша. — Ты, правда, можешь? Поставьте, пожалуйста! — Она принялась нервозно искать деньги, внезапно заполучив тщедушную надежду на нелегальное чудо.

— Не надо, что ты… Это же пятьдесят копеек, — удивленно отвергла девушка в красных туфлях смятую, залежавшуюся гривну. — Мы все равно в ту сторону шли. Маша, значит? — деловито кивнула она. — И я тоже Маша, как твоя мама. Или подруга? Ничего, поправится…

— Вряд ли, — тихо всхлипнула ведьма. Дальше говорить она не смогла, только затрясла губами.

— Поправится обязательно! — оптимистично уверила ее вторая, заглядывая под слезливое дрожание рыжих ресниц. — Сегодня ночью Владимирский горел! Ты слышала? Да не сгорел. Представляешь? Значит, и не такие чудеса бывают…

— А вы — верующие? — опасливо уточнила Маша.

— Ну, как все, — протянула вторая.

— В церковь ходите?

— Ну, не то чтобы ходим… Тебе уже легче? Тогда мы пойдем. Хорошо? — Первая улыбнулась ей и все же погладила ее по затылку. — Не плачь. Ладно?

Маша смотрела им вслед. Ее горло вдруг очистилось от слез, а внутри, как после дождя, было влажно, вязко, но ясно.

Тревожно, но не безнадежно. Удивленно…

«Надо же, шли по своим делам. Бывают же такие… Они не соврут, поставят! И, может быть, он услышит и…»

«Боже, какая я дура!»

«Он УЖЕ услышал!»

В желудке стало тепло и горько, словно она разом выпила стакан терпкого красного вина, и снова захотелось плакать, но уже по-другому. Она неотрывно смотрела на спины девушек. И неожиданно представила себе, как семь минут спустя входит за ними — в свой самый красивый в мире Владимирский собор — сквозь огромные черные двери, с массивным барельефом Святого Владимира и его не менее святой бабушки Ольги, — чтобы, сделав пять шагов от входа, резко развернуться и увидеть «Страшный суд» и извивающегося в аду Огненного Змея. А потом посмотреть влево на прозревшего в момент крещения грешного и слепого князя, принявшего веру после того, как был наказан слепотой за грех (изнасилование дочери царя Корсуни, по одной из версий. Кто ж теперь узнает?) И вправо — на князя уже почти святого, с обведенной ореолом венценосной головой, стоявшего на застланном узорным ковром берегу реки Почайны, крестившего в ней первых испуганных русичей и протягивающего приносящие дар руки к небу — туда, где в золотых облаках стоял окруженный ангелами апостол Андрей с огромным и тяжелым — первым крестом в руках!

Она увидела это так явственно, что могла рассмотреть и голубую рубаху Андрея. И щедро расшитые драгоценными камнями золото-княжеские одежды. И узор зеленого ковра, с вытканным на нем длиннохвостым павлином. И того самого стоявшего неподалеку от князя угрюмого бородатого боярина, в длиннополом зеленом с золотом наряде, придерживающего огромной рукой рукоятку в золотых ножнах меча.

«Крещение киевлян» было наполнено пропастью лиц, строгих, серьезных, испуганных, потрясенных, смятенных, но только одно это, нахмуреннобровое, настоятельно требовало от нее ответа…

«Да это же мой Добрыня! — ответила она. — Добрыня-Васнецов!»

«Вот отчего горел Владимирский!»

«Добрыня и меч были изображены дважды!»

Но…

«Дело же не в мече!»

«Дело не в том, что он был правой рукой Владимира и сражался за веру с мечом в руках, а в том, что он, быть может, и был первый русич, возлюбивший Бога превыше земной любви».

В то время как сам креститель, возможно, и веру-то принял лишь для того, дабы жениться на прекрасной византийской царевне Анне. Или того хуже…

Вот!!!

Вот вопрос, мучивший Добрыню-Васнецова! Не мудрено, что Виктор Михайлович поставил этот вопрос рядом с Владимиром в Свято-Владимирском соборе!

Владимирском… Мария Владимировна вдруг недоуменно уставилась на сморщенную гривну в своей руке, с желтолицым Владимиром Великим в чеканном венце, и подняла прозревающий взгляд на «христианский» сквер университета Св. Владимира, где, по замыслу губернатора и митрополита, и должен был стоять Владимирский храм, разделенный с универом Большой Владимирской улицей.

«Владимир!» — словно кто-то навязчиво шептал ей в ухо это имя три дня подряд.

«Вы от Владимира Федоровича?»

И убитый митрополит лавры — тоже Владимир.

И фото WLADIMIR WYSOCKI, KIEW!

И папа… И его тезка-следователь…

И Васнецов жил на Владимирской улице. И «Александра Владимировна детей на прогулку во Владимирский парк повела…»

Туда, где на Владимирской горке под памятником Клодта назначил им встречу переставший быть анонимом К. Д. Назначил и не пришел, потому что не мог помогать… Да ничего он не назначал! Он предложил «прогулку на исходе заката». А они немедленно усмотрели в том нечто «интригующее» и «будоражащее»… Хотя все витиеватые слова ночноглазого брюнета следовало понимать совершенно прямо. И Мир оказался у ее ног, в самом что ни на есть прямом смысле слова. Дому следовало вежливо сказать «здрасьте». А цепь не нужно снимать, потому… Это неважно, потом. Было что-то еще… Главное!

«Не бойтесь, Владимир не причинит вам зла. Он поможет!».

Маша торопливо расстегнула рюкзак, собираясь вернуть на шею неразъясненную змею. Но рюкзак, с которым она уходила из дома навсегда, был слишком полон, и до сих пор она так и не удосужилась его разгрузить — пришлось вынимать кулек с запасными трусами, спички и огарок свечи, ключи и подаренного ей брюнетом Булгакова, которого она, привыкшая к литературной тяжести за спиной, благополучно протаскала с собой все эти дни.

Страница была все так же загнута там, где тогда еще беззаботный и беспечный брюнет так и не дочитал ей до конца свою любимую цитату:

«Над Днепром с грешной и окровавленной и снежной земли поднимался в черную, мрачную высь полночный крест Владимира. Издали казалось, что поперечная перекладина исчезла — слилась с вертикалью, и от этого крест превратился в угрожающий острый меч».

— Потерпи, потерпи, сейчас придут, — Даша с надеждой смотрела на дверь, тщась поверить в собственные слова. — И врач, и Маша, и богатыри…

Сейчас она обрадовалась бы даже Яну! Но не было и его, и было ясно: она опять попала пальцем в небо. А на небе сгущалась темнота. Свет растаял. И стекла в узких окнах стали почти черными. Она уже рассказала Кате все приключения сегодняшнего дня, но на пятнадцатой минуте та перестала реагировать на ее слова. А на двадцатой Даша, впав в лихорадочное отчаяние, разорвала в лоскуты новую двухсотдолларовую юбку и, вспомнив школьные уроки по оказанию первой помощи, перевязала Кате рану.