Лада Лузина - Рецепт Мастера. Спасти Императора! Книга 1

— Армию, — ответила ведьма. — Армия признала новую власть. Но царские офицеры, генералы, полковники не смогут признать цареубийц.

— Они не поднимут бунт, — покачала головой Катерина.

— Поднимут. Если мы предоставим им Идею.

— Так в чем же Идея?

— Идея в том, чтобы спасти царя.

— Которого похитили мы? — Даша сочла нужным отвлечься от созерцания Отрока. — А как они его будут от нас спасать? Слушайте, а вы случайно не знаете, сколько вообще Отроку лет? Если пятнадцать лет назад он был ребенком, сейчас ему лет двадцать. Или двадцать пять, как и мне…

— Тебе не двадцать пять! — цыкнула Катя.

— Но ведь мы не из этого времени. И нам всегда будет столько, сколько было в нашем времени. Мы никогда не состаримся, не умрем. И мне всегда будет двадцать пять. Значит, мне двадцать пять… По-моему, я в него влюбилась!

Черты Катерины Дображанской помертвели, ноздри раздулись. Край сознанья отметил: Даша права лишь в одном — убивать друг друга они начнут прямо здесь и сейчас.

— Да не дергайся ты, Кать, я все слышу, — лжепоэтесса подняла на Дображанскую не знающий стеснения взгляд. — Просто у вас все равно ничего не получится. У меня есть другое предложенье. Я серьезно… — Даша впрямь сделалась очень серьезной, даже отложила картинку. — Раз Первая мировая война — первая причина Октябрьской, черт с ней со второй… Мы должны воевать! Вы знаете, если бы Киевица защищала свой Город, революция не коснулась бы его. А мы — Киевицы. Мы все можем. И у меня такой самолет! «Илья Муромец». Скоро сварганят. Как только опробую — сразу на фронт. А че… Мой дедушка Чуб немцев бил, и я буду! Тем паче меня убить нельзя. Жаль самолет можно… ну, сбить. Но я и на метле могу! О чем я? Да, главное забыла… Вашего Николая ІІ никто не будет спасать! Люди не любят царя. Некоторые во-още ненавидят. Вы хоть въехали, что никто вообще не расстроился, когда он с трона умелся?

— Знаешь, — Катерина Михайловна помолчала, примеривая эту мысль на себя (сейчас она была как раз впору), — если бы тебя, Даша, публично объявили мошенницей за твои махинации с чужими стихами, я б тоже не сильно расстроилась.

— Что, правда?! — расстроилась Чуб.

— Уж поверь, — сухо скривилась госпожа Дображанская. — Но если бы за эти самые стихи тебя приговорили б к расстрелу, а заодно твоего мужа, горничную и твоих малых детей, я бы немедленно бросила все и бросилась спасать тебя.

— Правда? — обрадовалась лжепоэтесса.

— Моментально, — заверила ее Катерина. — Потому что ты — наша Даша. Это во-первых. А во-вторых, расстрел за стихи — это уже не абсурд, а тупое зверство. Но самое прискорбное то, что ты совершенно права. А в твоих рассуждениях, — обратилась она к ведьме, — зияет большая дыра. Возможно, армия и пошла бы спасать царя. И я б Дашу спасла… Но провозглашать ее царицей я б точно не стала. Я слишком знаю ее. И мое отношение к ней изменится лишь на тот срок, пока я боюсь за ее жизнь. А Николая и верно не любят. Презирают. Он у всех как бельмо на глазу. Спасут его… Но возвращать ему власть не станет никто. Выходит, трон снова пуст. Снова ничей. И каждый, кто слишком много о себе понимает, захочет его захватить… Ну а дальше-то что?

Но ответить Акнир не успела, ибо дальше было вот что.

Двери открылись, и знакомый бородатый монах сказал им:

— Отрок ждет вас.

— Ой, мамочки! Как я выгляжу? — Чуб лихорадочно высыпала на кровать содержимое ридикюля. Сунула назад револьвер, отбила устрашающий взгляд монаха, полила себя духами из флакона-мотоциклетки, схватила расческу и золоченую пудреницу и засеменила вслед за всеми.

Чернец повел их по длинному узкому коридору, после — по лестнице, еще более узкой, с высокими, неудобно-крутыми ступенями.

— Послушайте, — засуетилась Чуб, на ходу взбивая расческой свои белые волосы. — А Отрок Михаил — не монах?

— Не монах, — отрезал их провожатый.

— А он может…

— Молчи, Дарья! — быстро прихлопнула следующий — крамольный — вопрос Катерина.

Чуб презрительно хмыкнула, послюнявила палец и принялась накручивать на него височные локоны. Лестница привела их на верхний этаж, длинный, как кишка, коридор вывел к полукруглой двери. Даша торопливо накрахмалила щеки и нос, щелкнула золоченой крышкой и сделала улыбающееся лицо. Инок молча открыл перед ними дверь. За ней обнаружилась крохотная комната, вместившая дощатый стол и длинную скамью вдоль стены.

Отрок стоял к ним спиной у иконы и молился — невысокий, худой, аж прозрачный, в простой белой рубахе и послушнической шапочке. Дверь за их спинами со скрипом закрылась. Михаил обернулся. И первое, что пришло Даше в голову:

«Он совсем не похож на свой портрет…»

Бледное, лишенное эмоций лицо. Ясные золотые брови. Глаза, наполненные беспредельною пустотой — Отрок не был слепым. Люди рассказывали, что он просто грешный мир видеть не хочет. Оттого и взгляд у него такой.

— Господи, Маша…

Дображанская вдруг согнулась и, содрогаясь всем телом, хрипло зарыдала:

— Как же ты могла… как могла… Я за правило себе положила каждый месяц женский монастырь посещать. До самой Сибири дошла, так измаялась… страх. Вот уж не думала, что искать тебя нужно в мужском.

И только тогда Даша Чуб разглядела в этом бесполом, безжизненном, золотобровом лице остатки Машиного лица.

— Но этого быть не может… Ты знала?! — развернулась она к Акнир.

Нет, судя по перевернутой физиономии ведьмы, она не знала, не могла и предположить. Она пятилась, открыв обмякший рот. И во взгляде ее чернел такой лютый ужас, словно, заглянув в келью к святому, она обнаружила там адское чудище.

— Жива… Жива… — плакала Катя. — Господи, спасибо тебе!

— Но как же… как же… — спросила Даша. — Маленький мальчик… пятнадцать лет назад. Это ж все знают!

— Обо мне и не такое рассказывают, — Отрок (их Маша?) выставил вперед ладонь. — Тише, Катюша, не плачь. Я знаю, зачем вы приехали. Я приду к вам через два дня. Раньше не в силах. Куда, говорите.

— Ко мне нельзя, — всхлипнула Катя.

— Малоподвальная, дом 13, — придушенно сказала Акнир.

И Чуб вдруг узнала Машу…

В мгновение ока сквозь зимнюю бесприютную пустоту ее глаз прорвался огонь: беспокойство, любовь, страх, интерес — все то, что было их Машей.

— МалоПровальная, 13 — повторила она так, словно этот адрес ей был отлично знаком. — Вот значит как…

март 1917-го

Дверь ангара была приоткрыта. Саня осторожно заглянул и обмер от восторга…

Прямо напротив него стояла диковинная машина. Так близко он видел ее первый раз. Сейчас, вблизи, аэроплан «Илья Муромец» показался ему невозможно огромным. Одно крыло — размером с мост через речушку Козюльку, в которой он купался прошлым летом. На носу — громаднейшее застекленное окно, вдвое больше, чем окна их квартиры. Настоящий воздушный дом!