Лада Лузина - Рецепт Мастера. Революция амазонок. Книга 1

— Да! — с готовностью поддакнула Даша. — Их место под плинтусом! Мы всех загоним под лавку…

А Кате почудилось, что омут комнаты закрутился воронкой, кипящей, почти осязаемой ненависти, готовой затянуть в глубину все и вся.

— Я сокрушу их всех. Я утоплю их в крови. Я соберу тех, кто мне предан, и сам их возглавлю… Все, кто откажется повиноваться, будут расстреляны! Все, кто осмеливается бунтовать, будут расстреляны! Всех пропагандистов — расстреливать на месте…

— Пусть только вякнут, я сама пристрелю! — поклялась Даша Чуб.

— Я объявляю в стране военное положение. Россия выходит из Великой войны. Раз мои союзники предали меня…

— Да! Антанту на мыло!

— Если Аликс еще раз осмелится назвать меня своим бедным слабовольным муженьком, она будет помещена в монастырь… Жена должна знать свое место!

— Что это? — не выдержала Катя.

Акнир быстро приложила палец к губам и бесшумно вернула дверную створку на прежнее место.

— Присуха, — сквозь зубы сказала она. — Теперь они оба безумно любят царя.

— И как скоро это пройдет? — тревожно уточнила Екатерина Михайловна.

— Надо выждать тридцать один час и отпоить отваром из ямши… — кисло проговорила девчонка.

— Слава те, Господи, — уняла волнение Катя. — Тридцать один час — не так много.

— Я еще не сказала, — криво договорила Акнир, — сколько их нужно отпаивать. Ей хватит суток. Она — эгоистка. Главное, чтоб не видела рядом предмет любви — и попустит.

— А он?

— Я не знаю! — вскликнула ведьма, и в ее васильковых глазах заплескался пульсирующий страх. — Сильный передоз наслоился на дурацкий характер. По духу Николай был типичною жертвой… Он не умеет сопротивляться любви. В том числе и этой. И я не знаю, я просто не знаю, сколько ему нужно времени. Год, пять лет, десять или же… ЭТО ВООБЩЕ НЕ ПРОЙДЕТ! — ведьма в отчаянии прикрыла глаза, затрясла головой. — Можно попробовать наложить на него Подчинение, но побочный эффект непредсказуем, вплоть до летального исхода… Это конец! Если мы покажем его в таком состоянии матери, вдовствующей императрице… Его нельзя ей показывать! По дороге сюда Николай успел рассказать жене, что в случае неповиновенья она отправляется в монастырь. Его мама, видимо, едет туда же… Он не желает и слушать о том, чтоб передать престол сыну. Он желает вернуть себе власть и вешать людей на столбах.

— Все, как она хотела… — тихо сказала Маша.

— Поражаюсь твоей редкостной памятливости, — с неприкрытою лестью на подобострастных устах Акнир повернулась к лжеотроку. — Сколько лет прошло, а ты помнишь учебники. Все верно, жена Николая ІІ, Аликс, так и не стала истинно православной, в глубине души она никогда не могла понять склонности «своего слабовольного муженька» подставлять всем вторую щеку. Это она умоляла его стать Иваном Грозным… не слишком задумываясь об участи семерых жен Ивана. Вы, слепые, вечно не хотите понять, что добро — это зло, и наоборот. Стань Николай — Грозным, его бабы первыми бы получили добрую взбучку. И никакой революции не было б вовсе.

— Да, эту бы грозность да в минувший февраль… — вздохнула Катерина Михайловна, — когда Николай еще сидел на престоле. Он мог все изменить… Теперь слишком поздно.

— Мария Владимировна, — елейно прошелестела Акнир, — Маша… Ты одна можешь помочь. Ты можешь все… Ты поможешь ему?

«Любопытно, почему Маша может помочь, а Наследница, чароплетка и дочь Киевицы — нет?» — вычленил мозг Дображанской несказанное и самое главное.

Тихо, не скрипнув петлями, Маша вновь распахнула дверные створки, желая еще раз взглянуть на человека, узревшего свое отражение с обратной стороны, со дна темного омута. На Царя, впервые познавшего свою глубинную, звериную суть. На Николая ІІ, страстно взирающего на свое отражение в зеркале…

И бывшего ее отражением!

Они были похожи: Киевица и последний император Руси, преуспевший на своем поприще жертвы.

Всю жизнь он пытался всех примирить: маму с женой, жену с сестрами, братьями, великими князьями, старца Григория с правительством, вечно недовольную Думу с очередным премьер-министром… За трехсотлетие правленья Романовых история не знала царя, думавшего о самом себе меньше, больше желавшего всем одного лишь добра.

Они были похожи!

Что б он ни делал, его добро неизменно обращалось во зло. Зло нарастало…

И, как и Машу, его, всемогущего царя, призывали воспользоваться своей безграничною властью. Заточить жену в монастырь, призвать страну к повиновению, утопить в крови восставший гарнизон в Петрограде. И спасти всех…

Как и она, он мог всех спасти!

Но он отказался признать, что зло — это добро.

Вместо того, чтоб сражаться, он покорно отдал свой трон и, «во избежание смуты», самолично призвал народ повиноваться предавшему своего императора новому правительству… И своим радением о всеобщей любви и замирении вызвал ненависть даже в кругах преданных ему монархистов!

Никто по сей день не смог оценить его поступок. Ни мать, осудившая его. Ни великие князья, посчитавшие его потерявшим рассудок. Ни народ, который он желал уберечь от гражданской войны. Ни союзники, коих он не пожелал предать, прекратив бессмысленную для России Великую войну. Ни исследователи… Все историки (включая когдатошнюю студентку исторического факультета Машу Ковалеву) считали Николая ІІ безвольным…

Откуда им всем было знать, какой несгибаемой волей должен обладать человек, могущий все и презревший свое всемогущество, чтобы встать на колени перед иконой Творца и сказать Ему: «На все воля твоя!».

Они были похожи!

Как и ему, ей судилось погибнуть и погубить.

Как и она, прознав о неминуемой гибели, он не усомнился ни в своем несопротивлении злу, ни в своей вере.

«Отец просил передать, — незадолго до расстрела Семьи написала его старшая дочь Ольга, — всем тем, кто Ему остался предан, и тем, на кого они могут иметь влияние, чтобы они не мстили за Него, так как он всех простил и за всех молится, и чтобы не мстили за себя, и чтобы помнили, что то зло, которое сейчас в мире, будет еще сильнее, но что не зло победит, а только любовь…»

Воистину, за трехсотлетие правленья Романовых история не знала царя христианнее его. Царя, чья слепая вера в Бога вызвала б больше осуждений, нареканий, сомнений…

И, воистину, на всем белом свете не существовало ни человека, который понял бы монарха Руси огромней и глубже, чем Маша. Ни человека, чье превращение в полную противоположность свою могло б больше убедить Машу в ее правоте.

«Не зло победит, а только любовь…»

«Я утоплю их в крови!»

С протестующим грохотом лжеотрок захлопнула дверь в омут своих тайных страхов и страшных сомнений.