Лада Лузина - Каменная гостья

— Плохо, — нахмурилась Катя. — Русалки — не наша Парафия. А Водяница спит зимой подо льдом. Она могла б рассказать нам побольше. Но зима — не ее время.

— Вот именно, зима на дворе! — вскинулась Чуб. — Почему эта Мавка не спит? У Леси Украинки она засыпала на зиму вместе с вербой…

— Все верно, — сказала Маша. — Но нынче пятый день Рождества. И по поверьям, на Рождество все деревья, кусты оживают, понимают человеческую речь и даже могут передвигаться с места на место.

— Что значит на пятый день Рождества?

— Ты разве не слышала западный рождественский гимн про 12 дней Рождества? Издавна в христианских странах Рождество празднуют несколько дней. Время между Рождеством и Крещением называется Святками — период, когда люди гадают, колядуют, щедруют и чествуют души усопших.

— Точно. Акнир говорила мне, что есть еще Зимние Деды, — вспомнила Чуб.

— Зимой тоже чествуют души усопших? — посерьезнела Катя. — Включая и тех, которые стали Русалками, Мавками? Выходит, у них нынче праздник?

— Праздник… — ойкнула Маша. — Они тоже говорили про праздник!

— Кто?

— Голос. Голоса…

— С тобой снова говорил его дом? — обнадежилась Чуб.

— Нет. Я не поняла кто… Я даже не поняла, говорили ли они со мной или между собой.

— Но хоть что-то ты поняла? — потребовала ясности Даша.

— Немного. Несколько фраз. «Скоро еще одна смерть… на праздник». «Кто-то должен спасти его». «Он умрет так же, как и она…» И еще, что спасти его должна та, кто полюбит…

— Я люблю его! — подскочила Даша. — Скажи, как спасти его от этой твари?!

— Не знаю, — расстроенно сказала студентка. — Но точно знаю: второе название Мавок «Не имеющие спины». Считалось, что сзади у них нет кожи и видно все внутренности.

— Офигеть! — поразилась Чуб. — Один к одному. Без спины. Ожила на Рождество вместе с деревом. Умерла. И хочет убить мужчину в отместку, как кто-то когда-то сгубил и ее. «Он умрет так же, как и она…» Руслан умрет! Она высасывает жизнь из него… Вот почему он так плохо выглядит… Леся Украинка врала! Мавки — злые!

— Но могут стать добрыми, — быстро вставила Маша. — Если в течение семи лет после смерти покрестить их святой водой, они превращаются в ангелов.

— Отличный план, — удостоверила Чуб. — Давай быстро превратим ее в ангела. Рождественского! И пусть улетает к чертовой матери…

— Для начала, — сказала студентка, — нам нужно найти ее и понять, откуда она взялась в центре Киева. В конце концов, верба может просто расти во дворе. Ведь дом на Саксаганского сам попросил меня за Руслана. Значит, Мавка как-то привязана к дому на… ой! …на Саксаганского, 99! — Маша внезапно закатила глаза к потолку. — Рядом с 99-м номером находится 97-й!

— Какое землепотрясное наблюдение, — съерничала Даша. — И главное — совсем-совсем неожиданное.

— Ты не заметила? На Саксаганского, 97 находится музей Леси Украинки! — провозгласила студентка.

Утром на шестой день Рождества снег присмирел, укрыл Город послушным одеялом — белизна казалась чинной, положенной по постновогоднему календарю. Снег податливо скрипел под подошвами, небо голубело. У подземного перехода продавались горячие пирожки.

Задрав головы, Даша Чуб и Маша Ковалева смотрели на памятник Лесе Украинке на одноименной площади. Парень на длинной лестнице как раз пристроил на шею многометровой писательнице бусы из нанизанных на нитку красных перцев. Снизу крупные перчики казались зубьями коралловых бусин. Бронзовую грудь Леси уже украшала блуза из белой ткани. Еще двое людей завязывали на талии памятника широкую юбку с пятиметровым шлейфом.

— Это они ее к старому Новому году так наряжают? — спросила Чуб. — Типа украинская снегурочка?

— Скорей уж Маланка, — сказала студентка. — Маланки празднуют в ночь на 14-е — тогда же, когда и старый Новый год.

— Прикольно вообще, — похвалила Даша и посмотрела направо, на снимавшего действо телеоператора с камерой. — Журналисты канала СТБ развлекаются, — определила она. — Молодцы. Только зачем мы на бульвар Леси приехали? Нам на Саксаганского надо. Там мой Руслан погибает…

— Днем с ним ничего не случится. Мавка приходит лишь ночью, — сказала Маша. — А я люблю этот памятник. Правда, она здесь красивая?

— И романтическая до безумия, — засвидетельствовала Даша, разглядывая правильные черты бронзовой Леси, ее прижатую к груди руку, женственную фигуру и развевающуюся на ветру бронзовую юбку, похожую на застывшую пену волн. — В жизни она похуже была. На фотках она такая, немного страхолюдная…

— А мне всегда казалось, что она настоящая — здесь, а не на фото, — сказала Маша.

— Что ты тут хочешь увидеть вообще? — начала терять терпение Чуб.

— Понимаешь, я в детстве ее так любила. И Лесю. И Мавку… Я столько раз «Лесную песню» читала. Как Мавка полюбила Лукаша, как он ее бросил, она погибла… Мне было так ее жалко, так хотелось спасти.

— Понятно, — проскандировала Чуб. — А выходит: ее нужно не спасать, а поймать и хорошенько надавать. И кстати, — Даша наежилась, — в «Лесной песне» Лукаш тоже умирает в конце. Все носятся с этой Мавкой, а он… если б он с ней не связался, то вообще был бы жив. Все, едем!

— Секундочку… — попросила Маша.

Бронзовую юбку писательницы перекрыла новая — тканевая, белая, с королевским шлейфом до самой земли. И вдруг, словно все это время он терпеливо ждал, пока Леся закончит наряд, в безмятежную чинность и солнечность дня ворвался ветер, заиграл «коралловыми» бусами у нее на груди, заплясал складками юбки. А затем длинный белый шлейф вдруг взлетел над землей, забился на ветру, и Леся стала похожа на летящую по небу Снежную Королеву — на Белую Богиню.

— Все, я торможу машину, — подняла руку Чуб и сообщила мгновенно остановившемуся рядом водителю: — Саксаганского, 97. Музей Леси Украинки. Че смотрите? Мы хоть и интеллектуалки, но платим…

Расположенный в небольшом двухэтажном особнячке музей Леси Украинки показался им мертвым царством, королевством спящей красавицы… Минут на восемь — примерно столько они ходили по комнатам с не слишком богатой, если не сказать аскетичной, обстановкой, рассматривая сквозь перечерченные запрещающими веревочками дверные проемы гостиную, столовую, комнату матери и самой Леси… Затем особняк наполнился звуками некой залетной экскурсии: стуком дверей, шарканьем ног и голосом привезшего гостей молодого энтузиаистического экскурсовода.

— …если быть точным, вы находитесь в музее двух писательниц, — заговорил он бодрым тенорком. — Леси Украинки и ее мамы, которой, собственно, и принадлежал этот дом. Мать Леси — Ольга Петровна Косач, печатавшаяся под псевдонимом Олена Пчилка, — тоже была писательницей и первой в Украине женщиной-издателем, дамой своенравной и властной, любившей распоряжаться судьбой своих детей и, конечно, своей собственной. Говорят, она осталась такой до сих пор… — Голос экскурсовода стал заговорщицким. — Телевизионщики жалуются, что, когда они снимают в музее комнату Олены Пчилки, у них вечно портится аппаратура и падают вещи.