Кэтрин Ласки - Ханна

— Ты новая судомойка, верно? — проговорила Лайла Хоули сквозь шерсть.

— Да, мисс.

— Яшма, она нам нравится? Она пришла разжечь нам огонь. Пусть разжигает, правда, Яшма? — Голос у неё был низкий, глубокий, грудной. Он походил на звук, который издавала кошка, но был мягче и тише. — Мы позволим ей развести огонь. Да. — Лайла помолчала. Потом высунула кончик языка и лизнула Яшму в нос. — О, я знаю, чего ты хочешь. Ты уже учуяла, да?

Лайла подошла к миске молока, присела на корточки рядом с ней и посмотрела на Ханну, продолжая говорить.

— Да, мамочка принесла тебе вкусненького, и никто не узнает наш маленький секрет. Судомойка ничего не расскажет. — Она достала из кармана платья что-то завёрнутое в газету. Яшма выбралась из объятий хозяйки и устроилась перед миской. Лайла развернула бумагу и взяла в руку два тёмных студенистых куска. Кошка тряслась от предвкушения. С бледной руки Лайлы капало что-то похожее на кровь. Она опустила куски в миску, и по молоку пошли тёмно-красные разводы. — Мы любим куриную печёночку, правда? И никто не рассказывает, как мы её таскаем из кухни тайком от миссис Блетчли и как мы приносим её наверх. И не будет рассказывать, правда, Яшмочка? Потому что mama не разрешает давать тебе наверху ничего, кроме молока. Дотти не рассказывала. И Ханна не будет рассказывать. Правда?

— Откуда вы знаете, как меня зовут, мисс?

— О, я непременно делаю себе труд запомнить имена всей прислуги. Особенно судомоек. — Лайла поднялась и подошла вплотную к Ханне. Девочка отступила. — Стой на месте! — приказала Лайла. Она подняла руки — кончики её пальцев блестели от крови. — А теперь повернись спиной.

— Для чего, мисс?

Лайла глубоко вздохнула:

— Тебе не полагается задавать мне вопросы. И потом, я делаю это для твоего же блага.

— Для моего блага?

Лайла закатила глаза, всем своим видом показывая, что её терпение на исходе.

— Ты же не хочешь, чтобы я вытирала руки об твой чистенький беленький фартук? Я вытру руки об твой подол, и ничего не будет заметно. Видишь, как я о тебе забочусь? — Уголки её губ приподнялись в напряжённой полуулыбке.

«Ну да, а мне придётся каждый день стирать подол», — подумала Ханна.

— Вообще-то давай ты просто нагнёшься и разведёшь огонь, а я вытру руки, пока ты растапливаешь жаровню. Очень удобно получится, не так ли? Два дела сразу.

Немного напуганная, Ханна покачала головой, но всё же повернулась и начала делать то, что велела Лайла. «Чем быстрее всё это закончится, тем лучше», — подумала девочка. Раскладывая лучины, она чувствовала, как натягивается подол её платья.

— Ах, Яшмочка, знаешь, кто сегодня приходил на обед? — болтала Лайла. — Мистер Уилер, вот кто.

У Ханны перехватило дыхание. Она изо всех сил старалась не думать о художнике с тех пор, как встретила его утром в музыкальной комнате, но теперь была вынуждена слушать Лайлу.

— Это самый красивый мужчина во всём Бостоне. И он собирается писать наш портрет. Всех нас вместе. То есть нас, девочек, без mama и papa. Я бы хотела, чтобы он рисовал одну меня, но mama сказала, что если у него хорошо получится, то она велит ему написать ещё и мой портрет. Ведь мы вернулись из Парижа только затем, чтобы mama приготовилась к моему дебюту. А дебют устраивается только затем, чтобы ввести юную леди в общество и найти ей мужа. Так что я думаю, Яшма, как только мы решим, какое платье у меня будет на дебют, мистер Уилер должен приступить к моему собственному портрету. Я хочу платье с открытыми плечами.

Казалось, этот странный монолог и негромкое чавканье кошки, лакающей кровавое молоко, отдаются эхом по всей комнате.

Лайла отпустила подол платья Ханны, и огонь разгорелся с первой же попытки. Девочке не терпелось уйти из этой комнаты. Она не стала желать хозяйке спокойной ночи, просто торопливо собрала растопку и спички. Лайла сидела на кровати, прижимая к себе Яшму и продолжая серьёзным тоном рассказывать кошке про платье, про свои красивые плечи и про то, как скучно было бы в Бостоне, если бы не мистер Уилер, и про то, как она надеется, что он летом поедет вместе с ними в Мэн. Ханна украдкой взглянула на неё. От потолочной люстры на девушку и её кошку падал круг золотистого света. Однако казалось, что Лайла и Яшма вовсе не освещены, — напротив, они словно излучали темноту жестокости.

По пути на второй этаж Ханна встретила на лестнице Дейз.

— Ну как, растопила Лайле жаровню?

— Растопила. Но до чего же мисс Лайла странная, Матерь Божья!

— Я тебе говорила.

— А кошка!

— О да. Лайла и кошка — та ещё парочка! — Ханна невольно вздрогнула. — Лайла опять притащила наверх куриные печенки, да? — спросила Дейз.

Ханна кивнула, а потом спросила:

— Как думаешь, мистер Марстон знает?

— Наверняка.

— И не рассказывает?

Дейз глубоко вздохнула.

— Видишь ли, милая моя, мистеру Марстону важней всего, чтобы в доме всё было «по заведённому порядку», как он говорит. А когда Лайла закатывает скандал, получается, будто в пруд камень кинули: покой нарушен, всё разваливается. У миссис Хоули нервы тоже не самые крепкие, и у неё начинается «депрессия», как они это называют. Потом мистер Хоули начинает беспокоиться, а у него сердце слабое. Короче говоря, со всех сторон плохо. Понимаешь?

— Э-э… наверно.

На самом деле Ханна не поняла ничего. А больше всего её озадачивала странная связь Лайлы с кошкой. Яшма дополняла свою хозяйку, словно маленький демон, тёмный дух. И тут Ханне пришла в голову поразительнейшая мысль: что быть вместе с тем, кто тебя дополняет, это настоящее чудо, доступное не каждому. Неужели она и вправду в чём-то завидует Лайле? В Лайле воплотилось некое состояние, которого так жаждала достичь Ханна.

Девочка пожалела, что не может пробраться в салон, прислониться щекой к прохладному фарфору вазы и закрыть глаза. Она знала, что расслышала бы в пустоте вазы бесконечную музыку моря.

Дел у Ханны хватало — Хоули много времени провели в Париже и теперь с радостью встречались с бостонскими друзьями, которых давно не видели. Редкий день проходил без званого обеда или торжественного чаепития, а когда Хоули не принимали гостей сами, они ездили на балы и концерты, на вечера в клубы, в музеи и всяческие общества, в которых состояли. У прислуги было много работы. Бедная прачка трудилась день и ночь, так что ей даже наняли помощницу, чтобы утюжить, отбеливать и крахмалить белье. С Яшмой у Ханны установилось что-то вроде перемирия: кошка не обращала внимания на девочку, когда та приносила молоко. Лайла не заговаривала с ней при встрече. Когда Ханна приходила в утреннюю гостиную разжигать камин, Хоули, за исключением Этти, почти не замечали её. Ханна поняла, что становится невидимкой для хозяев, а книга миссис Клермонт приравнивала это к величайшему достижению прислуги. «Внимание привлекает лишь грубая, неуклюжая, неряшливая и нечестная прислуга, — писала миссис Клермонт. — Идеальная прислуга невидима для своих господ».