Марк Даниэль Лахлан - Хранитель волков

— Мне хотелось бы узнать твое имя, господин, — сказала Саитада.

Ее охватило какое-то странное чувство, до сих пор она не видела ни одного мужчины, от которого бы веяло чем-то подобным. Любовь, исходившая от него, была не отвлеченным понятием, а чем-то настоящим и осязаемым. Наверное, когда-то так ласкала свою маленькую дочку ее давно забытая мать.

— Имя? — переспросил незнакомец. — Имя? Госпожа, как и твое, мое величие не в силах выразить одно-единственное имя. Для начала ты должна получше узнать меня. Должна понять, с чем я борюсь.

Над поляной растекся запах крови и пожарища. Послышался грохот и звон, как будто все звуки кузницы усилились в тысячу раз, металл громыхал о металл, металл ударял по дереву. Саитада интуитивно догадалась — это шум битвы. На краю поляны стоял высокий седой человек с бородой, в широкополой шляпе. Один глаз у него был закрыт повязкой, а у ног лежали два громадных волка, зубы у них были размером с кинжалы. И лицо человека наводило ужас. Саитада уже видела раньше подобные лица. Так выглядят мужчины, когда наблюдают за петушиными боями или науськивают собак вцепиться друг в друга. Такие же лица были у друзей кузнеца, когда они подминали ее под себя, — восторг от творимого насилия и жажда нового насилия.

— Узри Одина, верховного бога, охваченного жаждой, — проговорил незнакомец. — Смотри, как он прозревает, поглощает и правит. Отец, покажи!

Старик ничего не ответил, он так и стоял, застыв, и на его лице отражалась зловещая радость. Молодой бог подошел и дернул старика за нос, однако тот не пошевелился.

— Дай ему волю, и он пожрет целый мир! — сказал незнакомец. — Он узнает все, поглотит любую тайну, чтобы все на свете подчинялось ему. Он настоящий сумасшедший. Он много выпил из источника мудрости, но только воды попали на пламя вечного голода, и у него сварились мозги. Однако он все равно хочет знать больше и больше.

— Я бы забыла, — сказала Саитада.

— Конечно, ты бы забыла. Это единственное разумное решение. Незнание — вот что придает миру его прелесть. Кто знает, отчего сердце поет, когда солнце играет на росе майским утром? А этот извращенец знает. Неужели ты никогда не любил, старина Один, неужели ты отнял бы даже тайные страдания девичьего сердца по рыжеволосому парню и раскинул бы по столу рунами? Неужели вписал бы в схему сами струны души? Что ж, госпожа, кажется, нам стоит воздать должное этой прожорливой росомахе, охочей до знания, этому грязному свину мудрости, этому воистину королевскому куску дерьма.

— Да, господин, — ответила Саитада, хотя и не вполне поняла, о чем он толкует. Она понимала только, что хочет ему угодить.

— Вот к чему мы с тобой стремимся, — продолжал удивительный бродяга. — Но знаешь ли ты о моих несовершенствах, госпожа?

— Я знаю все, что следует знать о несовершенствах людей, — ответила она, — хотя мне кажется, что ты не человек.

— С чего это ты так решила? — удивился он, и огненная луна позеленела, а по поляне затанцевали изумрудные лучи.

Старик в шляпе исчез, вслед за ним исчез первый волк, потом второй: сначала растворилось тело, а затем голова, кроме морды. Под конец язык слизнул зубы и нос, и на поляне стало пусто.

— Я хочу тебя, — сказала Саитада.

— Ага, вот как ты догадалась, верно? Ты никогда не полюбила бы человека, но ты любишь меня.

— Люблю, — подтвердила она.

Лунный бог обнял ее и поцеловал. Она сейчас же ощутила себя единым целым с лунным светом, со звездами в небесах, и, самое удивительное, все ее страхи и мечты вобрал в себя странный незнакомец, а в следующий миг вернул в поцелуе, сладком, словно мед.

Она прижала его к себе и не отпускала, а когда тела их слились, то же самое как будто произошло и с их умами. Неистовый смех заполнил все ее существо, в нем слышалось нечто среднее между злобой и диким восторгом. Но была в нем и любовь. Саитаде казалось, что она связана с каждым живым существом на земле: она чувствовала копошение земляных червей под ногами, движения всех обитателей леса, холодное пространство над головой, полное чудесных звезд. Мир предстал перед Саитадой настоящим сокровищем, а боги, присутствие которых давило ей на затылок, боги, жаждущие крови и битв, показались вдруг нелепыми, мерзкими и презренными.

Она гладила тело молодого бога — оно было влажным от волчьей крови. Ее зачаровывали алые капли на его лунно-белой коже. Его рука тоже была алой от волчьей крови. Она лизнула ее, и кровь вскипела внутри нее, как будто крошечные пузыри прокатились волной от языка к коленям.

Теперь бог набросил волчью голову себе на лицо. Он холодными глазами смотрел сквозь окровавленные глазницы зверя. Язык, высунувшийся между зубами мертвого волка, был длинным и развратным.

— Как тебя зовут? — снова спросила она.

— Имена — они как одежда, госпожа. У меня их много.

— И в какое ты облачился сегодня?

Бог улыбнулся. Она поняла, что ему понравились ее слова. Он притянул ее к себе, прижался волчьей пастью к ее губам и произнес:

— Меня зовут Горе, хочешь знать больше?

— Да, — ответила девушка, вдыхая его запах, запах чего-то прекрасного, странного, пылающего огнем. — Хочу знать больше.

Он облизнул ее губы и прошептал:

— Теперь это и твое имя.

На следующее утро загадочный бродяга исчез вместе с великолепной волчьей шкурой. На шее Саитады остался висеть странный камешек на кожаном шнурке. Это был амулет, как объяснил ночной гость, заключающий в себе его страсть и дающий защиту. Но он не принес ей ничего хорошего.

Вся живность оказалась зарезана. Собаки были мертвы, а Саитаду обвинили в том, что она спала с чужестранцем, пока волк уничтожал свиней. Жена крестьянина хотела ее простить, как и прежде расчесывать ей волосы, называть дочкой, однако крестьянин, расхрабрившийся с уходом волка и наступлением дня, жаждал мести.

Саитаду продали, оставив на ней только одежду и камень-оберег, который странный гость дал ей в придачу к новому имени. Девушку купили священники, которые хотели, чтобы страдания сделали ее воплощением добродетели. Когда святые отцы поняли, что она беременна, они захотели ее наказать, однако не смогли. Что-то в ней — может быть, амулет, а может быть, налитый кровью глаз, видевший все их прегрешения, — не позволило им, и они оставили ее в покое.

А затем явился Аудун.

Так что же помешало Аудуну убить ее на корабле? Амулет у нее на шее был просто камешком с нацарапанной на нем волчьей головой. Возможно, конунг разглядел маленькую грубую картинку — символ его рода — и ощутил в глубине души страх, что женщина может оказаться его кровной родственницей? Или же ему просто стало ее жаль.

Он поглядел на север, на покрытые снежными шапками горы, где его ждала встреча с Гулльвейг, королевой горных ведьм, с этой чокнутой девчонкой. Ей было не больше десяти, когда год назад он впервые увидел ее. Аудун знал, что о ней говорят. Когда старая королева ведьм была при смерти, она явилась к отцу Гулльвейг, воину Хальфдана Справедливого. Ведьма велела ему привести беременную жену к Стене Троллей, чтобы там она и родила. Тот не стал возражать, отдал ведьмам появившуюся на свет девчонку и порадовался тому, что жертва обязательно принесет удачу его семье. Гулльвейг целых десять лет провела в темных пещерах, дыша магией, как дети рыбаков дышат соленым морским воздухом.