Евгений Щепетнов - Нищий

В подземелье было темно, и лишь свет из далекого люка, в который сквозь решетку стекались нечистоты из канав вдоль мостовых, освещал тоннель. Седой осторожно сделал несколько шагов, сцепив зубы от боли, — изорванная осколками нога отказывалась работать в такой сырости, да еще при перемене погоды, но он привычно преодолел себя и двинулся дальше. За углом послышался шорох… Седой медленно освободил из палки, на которую опирался, стальное жало стилета и замер.

— А-а-а-а-а! — Вдруг выпрыгнул из темноты человек плотного телосложения, рассекая воздух огромным тесаком. — Урод, умри!

Седой автоматически уклонился от удара, переместив вес на здоровую ногу, и выбросил стилет вперед, пронзив грудь нападавшего — тот захрипел и мешком опустился на грязный пол тоннеля, заваленный обломками деревьев и гниющими нечистотами. Седой вытер клинок о его одежду и мягко вставил на место в палку, потом на ощупь, матерясь про себя и пачкаясь в крови, обыскал труп.

— Кошель, нож, магический амулет… непонятно какой, тесак… упс! Это что за бумага? Уж не объявление ли о награде за мою голову? Якоря нет, а его деяния живы? Потом почитаю.

Он спрятал свиток за пазуху и, шаркая и подволакивая больную ногу, пошел вперед, как подбитый ядовитый паук.

Первое, что я увидел, открыв глаза, — плавающее над головой лицо, сморщенное как орех, с гнилыми зубами, издающими невыносимый запах, как будто что-то давно протухло и догнивает последние дни. Я уже встречал в жизни такого человека — Сергея Ткачука — на вид интеллигентного, в очках и костюме, от которого исходило такое зловоние изо рта, что рядом с ним нельзя было сидеть, не отвернувшись в другую сторону. Зловонное лицо что-то сказало, я не мог распознать, что именно, и переспросил:

— Что?

— Аратак суран ху?

— Не понимаю! — Я с тупой обреченностью стал всматриваться в старика — а это был именно старик. — Я не понимаю, что вы говорите!

Старик сказал еще несколько фраз, потом отчаялся что-то мне втолковать, схватил за руку и потянул за собой, показывая на небо. Я с трудом поднялся, поискал рукой свой батожок, нашел, оперся на него и встал, покачиваясь, как корабль на крупной зыби. Голова закружилась, стало дурно, и меня вырвало на булыжники мостовой утрешним беляшом, которым закусывал паленую водку. Старик покачал головой — похоже, запах перегара донесся и до него. Я возмутился: с таким-то «ароматом» изо рта, да перегар одеколоном покажется! При мысли об одеколоне меня тоже чуть не вырвало — пил я и его… что попадалось, то и пил.

После того как меня комиссовали из армии, изрубленного осколками гранаты и исполосованного пулями, мне оставалось или снаркоманиться, или же пить горькую, чтобы забыть. Забыть войну, забыть кровь, забыть эту боль, которая терзала мое израненное тело днем и ночью. И вот теперь я — старший лейтенант, бывший десантник, разведчик — находился на пустыре, неизвестно где, рядом с вонючим стариком в диких обносках.

Мать у меня умерла, когда я был еще на войне, я даже не смог попрощаться с ней — в это время мы как раз отбивались, в окружении сотен «воинов Ичкерии», недовольных тем, что мы разгромили их базу в горах. Если бы не вертолетчики, раздолбавшие их и сделавшие нам проход на волю, я не стоял бы сейчас на этом грязном пустыре. Много раз я думал: а зачем? Зачем я остался жив? Сейчас бы лежал рядом с матерью и отцом, за одной оградкой, и мы наконец-то соединились бы, стали одной семьей. Отец погиб раньше, в Заводском районе, где мы жили всегда. Он шел на ночную смену, и его зарезал наркоман в поиске жалких грошей, — ну что он мог взять у мужичка с авоськой, в которой тот носил на работу свой нехитрый обед? Я решил тогда для себя: надо вырваться, вырваться из этой безнадеги. Но куда я мог пойти, здоровенный пацан, рост сто девяносто сантиметров, учившийся в школе номер одиннадцать, где быть отличником считалось западло. Их называли лохами и ботанами и били, вымещая на них свою злобу и зависть, — так всегда поступали с теми, кто был слабее или умнее.

Мне была дорога или в бандиты, или в армию. Кстати, безразлично: и то и другое было для меня равнозначно, вот только в бандитах — недолгий срок «красивой жизни», а потом ты труп, а в армии нет красивой жизни, но при удаче — как-то можно выбраться, да и подзаработать тоже.

Я выбрал армию. Сумев поступить в десантное училище, я быстро там выдвинулся в первые ряды. Главное было — соблюдать правила — и тебя накормят, напоят, скажут, что делать, — и мозг не нужен. Главное — быстрая реакция, твердые мышцы и четкое выполнение приказа. После выпуска я попал на переподготовку — специальные курсы разведки, где учили убивать наиболее эффективными способами, от автоматических гранатометов до удавки и шила, а еще — хоть немного думать, планировать операции. Так я стал командиром разведроты — это было ее официальным названием, но на самом деле она являлась карательным отрядом. Мы ходили в тылах боевиков и вырезали всех, на кого нам укажет перст командования. Много пришлось пролить крови, до сих пор мне снятся лица убитых. Может, это и привело к тому, что я стал законченным алкоголиком?

Но как бы то ни было, в последнем прорыве я стал беспомощным и никому не нужным инвалидом — без профессии, без денег и без здоровья. Если бы не мое чудовищно тренированное тело, я давно бы сдох под забором, но организм все сопротивлялся — печень не хотела умирать, хотя я убивал ее литрами мерзкой «паленки», а мышцы, пусть и слегка обмякшие после года лежания в госпитале, могли легко порвать любого, кто осмелится мне перечить. Трижды я был в отделении милиции, за пьяный дебош. Дважды какие-то сопляки насмехались над моей ковыляющей походкой — я переломал им ребра, но и меня хорошенько запинали. Ну что я, калека с почти не сгибающейся правой ногой, мог сделать против двадцати уродов, которые кричали «Алла акбар!» и насмехались над стариком — однако я сделал, что мог, как всегда, бился до последнего.

Один раз попал в милицию за то, что избил соседа, толстомордого хряка, который ставил свой «мерседес» носом прямо к крыльцу, ведущему в подъезд. Ему было так удобнее, а когда я попросил его убрать машину, потому что всем трудно проходить, особенно мне, он заявил, что ему плевать на всех, а особенно на такого… алкаша. Его потом едва откачали, после удара в солнечное сплетение, — чистый нокаут. Если я и выглядел как старик — седой, заросший поседевшей бородой, так под моей одеждой скрывались еще не умершие мышцы, и тело знало, как их использовать.