О'Санчес - Пенталогия «Хвак»

Хоггроги в горячей воде лежит, ванну принимает, а Тури тоже к нему забралась, водит пальчиками по свежим рубцам и вздыхает. Чего вздыхать? — Это же простые царапины… Просто, попали «унылые» в случайное окружение, пришлось самому ввязаться, случайно зацепили…

Но Тури не любит слушать про постоянные случайности, потому что очень их боится… Ибо знает историю нынешнего рода своего… Ибо всякий раз, многие века подряд, с каждым из могучих и непобедимых маркизов, однажды, случайно… И неминуемо. Проклятие богов.

Это кошмарное знание живет с нею, живет с Хогги, неизбывно породнилось с его матушкой, пресветлой маркизой Эрриси, которая ничего уже от жизни по-настоящему не хочет, а боится только дожить до гибели сына… И когда их Веттори вырастет — поселится в нем. Но никогда не обсуждают они сию неизбежность. Не обсуждают, а она живет среди них, глубоко, незаметно, в тиши ночных покоев, а случается — и днем обдаст гибельным холодком, отравит любую радость, любую улыбку… Проклятие богов.

— Нет, но как он меня за бороду ухватил! Ты видела? Он же вдвое вырос за это время, так ведь?

— Ну, уж, вдвое. Кстати, Нута — просто клад, я без ее помощи как без рук.

— Вот видишь. Ладно, я подумаю, как ее порадовать… И такой, главное, смышленый! И смеется? гораздо чаще, чем плачет! Весь в меня. А он сейчас не проснется?

— Даже и не рассчитывай.

— Жалко. А он завтра меня узнает?

— Да, мой дорогой. Я более чем уверена, что он тебя уже узнал, несмотря на заросли. Ты ее сбреешь?

— Завтра же утром… Сегодня же вечером! Почему ты на меня так смотришь? Что-то не так? Похудел, поправился?

Да, Тури смотрит на своего обожаемого супруга. Да, вроде бы он чуть исхудал от военных и прочих забот. Да, борода ему идет, но без бороды в сто раз лучше и современнее. Да, она очень и очень соскучилась по своему маркизу… во всех смыслах… Но — и не только поэтому смотрит она безотрывно. Что-то в Хогги… изменилось… И от этого смятение на душе. Да, изменилось. Однажды, еще до похода, она заметила, что от него словно бы какой-то свет струится… Или не свет… Аура, манна… что-то такое необычное. В столицу уезжал такой, а вернулся — уже другой, со свечением. И что самое странное и поразительное — это свечение, которому она не в силах подобрать ни имя, ни сходное знакомое ощущение, это свечение и на нее действует… Так словно бы душа ее — примятая трава, а свечение — словно бы ветерок, который эту траву шевелит и распрямляет. Тури знает толк почти в любом колдовстве: либо сама владеет, либо вприглядку, но это — ей точно не знакомо. Или знакомо? И такое оно… тревожное… и такое… радостное…

— Знаешь, что я тебе скажу, Тури? Только не смейся надо мною и не спрашивай ни о чем. Обещаешь?

— О да, мой грозный повелитель.

— Я же сказал: не смейся.

— Прости, мой дорогой. Обещаю.

— Короче говоря… — Хоггроги запнулся и спрятал взгляд. — Может быть на этот раз… — опять запнулся. — То есть отныне… обойдется. Может быть. Угу.

Хоггроги сказал — и Тури мгновенно поняла эти полубессвязные слова, и узнала это сияние. И разрыдалась светло и безутешно. Надежда — вот имя сиянию сему.

— Что такое, рёвушка? Ты это мне брось, сударыня маркиза, не то лохань переполнится, вода польется на пол и в покоях разведется сырость. Что случилось?

Тури с тихим всплеском развернулась на живот и молча «подплыла» к мужу, устраиваясь поудобнее на его широченной груди. Она ничего ему не ответила, не прекратила и плакать, но Хоггроги более не стал ее спрашивать и утешать, лишь приобнял за мокрые плечи, потому что правильно понял и молчание, и счастливые слезы ее, потому что и ему… в глубине душе… Потому что в их дом пришла и поселилась надежда, отныне и надолго.

А надежда — это и есть самое высокое счастье.

Его светлость маркиз Короны Хоггроги Солнышко, повелитель удела, глава собственной семьи и верный слуга Его Величества императора, лично изучал свойства копья, нового предполагаемого оружия. Наиболее привычным и удобным местом для всех воинских забав и упражнений был отгороженный высоким забором от посторонних глаз участок заднего двора при замке, а сам замок, главное жилище семейства маркизов и его окрестности, назывались в народе просто и уютно: Гнездо.

Учебное ристалище, представляющее из себя четкий прямоугольник, простиралось на полтораста локтей в длину и на сто в ширину. Места много, все туда вмещалось: чучела для рубки мечами, большие и малые мишени для стрельбы из луков, перегородки и ямы для верховой езды, грузы-отягощения для воинов, ежедневно упражняющих здесь гибкость и силу рук, ног и спины… Теперь, вот, его светлость новую забаву испытывает.

Маркиз взял в руку громадное копье, обликом похожее на помесь стрелы, дротика и рогатины, разбежался за два полных шага и метнул. Копье с мягким свистом пролетело через все ристалище и попало точно в грудь деревянной мишени, одетой в кольчугу и в шлем…

Грузно топоча, но прытко, немногим медленнее полета копья, промчался туда и обратно дюжий ратник, на это утро выбранный его светлостью в помощники.

— Насквозь, ваша светлость! Вот настолько со спины вылезло! — Ратник развел ладони на три четверти локтя.

— Ну, что, Кари? Убедился?

Рокари Бегга, сенешаль и главнокомандующий войсками его светлости, негодующе помотал головой:

— Никак нет, ваша светлость! Не убеждает!

Не-е-ет, Рокари Бегга, полжизни проведший подле его светлости, ровесник и товарищ еще детских его игр, отнюдь не сумасшедший, чтобы так вот, запросто, перечить маркизу Короны, однако же он хорошо знает порядки и обычаи маленького удельного «двора»: пока решение не принято, пока идет обсуждение, совет, деловой спор — сколько угодно говори вразрез светлейшему мнению, отстаивай свое, упорствуй, низвергай слова и мысли повелителя… Ведь что они сейчас делают, чем занимаются? Это обычный военный совет, да, малый военный совет — его светлости со своим сенешалем. Только не в походе, не во время войны, не в чистом поле, а дома, где можно чуточку расслабиться, отдохнуть после зимней войны и весеннего воспитательно-истребительного похода в земли варваров-туроми… не забывая, разумеется, о повседневных обязанностях, которые с сенешаля и рыцаря Рокари Бегга никто не снимал. А коли обсуждение идет — разрешено, даже поощряется не соглашаться и приводить свои доводы. Но когда военный совет уже подытожен последними словами и решением его светлости — храни тебя боги от поперечных слов!

— Почему не убеждает? По-моему, я был достаточно убедителен.

— Ой-ой-ой, ваша светлость! Я не хочу сказать — наивность, но, порою, ваша снисходительность и доброта к людям переходят все пределы! Разрешите, я возьму свободное копье? Так называемое оружие!