О'Санчес - Пенталогия «Хвак»

— Что так развеселило ваше Высочество? Скажите, и мы подхватим все?

— Нет, нет, Зерчи, это глубоко личное, из детства случайно вспомнилось, вот и рассмеялся. Плесни мне чего-нибудь попроще, покислее, вон, имперского…

Второй слой подсказал ученым жрецам единственно правильный ответ:

— «Три брата», ваше Высочество! Третий, последний слой, скорее всего, также будет заговорен и замурован в питье, совершенно безвредное для всех окружающих. Кроме вас, разумеется, ваше Высочество! Вы позволите нам доложить Его Императорскому Величеству о злоумышлении, или соизволите сами…

— Или. Я — престолонаследник, будущий либо предполагаемый государь. Так вот, я, своей властью престолонаследника — а буде этого недостаточно, то предстоящей властью Императора — запрещаю вам разевать рты по данному случаю. Умру — тогда доложите. Если боитесь моей смерти и вашей последующей казни — продолжайте бояться, но молчите, ибо выдав сие при моей неоконченной жизни, вы обретете себя на немыслимые предсмертные муки, ни с чем не сравнимые муки, уж я позабочусь. Что выберете?

Жрецы, естественно, рискнули молчать: из двух страхов выбирают тот, который поменьше и подальше. Да, да, да… Жить неподалеку от земных владык — выгодно и тепло, все блага мира словно бы сами собой проливаются и сыплются на тебя, никаких дополнительных усилий к этому прилагать как бы и не надо, да вот только неминуемы случаи, когда приходится выбирать среди смертельно опасных тропинок, и не всегда все угадывают правильно. Да. А если смолчать и угадать, его Высочество вознаградит, станет Его Величеством, подтянет за собой и поставит повыше… но никогда не забудет, что нашлась сила, отвратившая слуг от присяги Империи, императору… Пусть он сам был этой силой, ну так и что? Он все равно будет знать, что и против него может найтись подобная… А это — страх, вечный страх друг перед другом. Владыка будет опасаться слуг, те всегда помнить о плахе, которая ждет их под каждой дверью, за каждым углом…

— Ой, матушка! Мой любимый взвар, но…

Государыня ласково улыбнулась своему старшему сыну и сделала попытку налить ему сама, да чуткие и прыткие фрейлины ей этого не позволили.

— Пейте на здоровье, ваше Высочество, государыня лично составляла сей взвар!

— Благодарю, сударыни! Но, матушка, проклятые жрецы временно запретили мне сладким баловаться, видите ли, желудок они мой лечат. Позволь просто отварчиком обойтись, либо водою?

— Так, может, вина тебе? Как же ты желудок-то портишь? Поменьше бы по пирам таскался. Или тебя ее Высочество невесть чем потчует? Так я с ней поговорю, и крепко поговорю!

— Ее Высочество тут не при чем, матушка. А желудок сам собою пройдет, всего лишь ослаб вчера и позавчера. Вино же мне показано еще менее, нежели сладкий взвар. Просто воды, либо отварчик на костях. Не жирный, на ящерных косточках. Можно?

Еще бы было нельзя, когда Ее Величество хочет по-матерински угодить его Высочеству! Принесли отвар, который его Высочество, предварительно прощупав на отраву, соблаговолил выпить две чашечки: одну в начале завтрака, да другую «на посошок».

— Все, матушка, дела ждут. Могу я тебя умолить об одной вещи? Я бы очень-очень хотел?

— Да, сударь мой сын. — Императрица была несколько удивлена этими словами, ибо старший сын много лет уже никогда и ни о чем ее не просил. — Если это в моих силах — приказывай.

— Приказывать тебе??? Нет уж, пусть все будет, как ты скажешь, а не как я скажу. Представь мне кхора?

Императрица всплеснула руками от неожиданности, заколыхалась, вся пунцовая от смеха.

— Право, ты меня смутил! Нет, ни за что! Попроси что-нибудь другое, сударь мой сын, а то я умру от стыда!

Принц отрицательно покрутил головой и подмигнул фрейлинам:

— Ты пообещала!

Все шесть фрейлин, в это утро дежурившее при Ее Величестве, окружили повелительницу и радостно зачирикали, предвкушая зрелище:

— Да, да, да! Мы все слышали, Ваше Величество! Вы обещали его Высочеству!

Государыня промокнула веселые глаза платком, взятым с подноса, и высморкалась в него же.

— О, боги! Одни дети меня окружают. Все бы вам порхать, да пустяками веселиться, да на глупые выдумки смотреть… Кхора? Я уж и забыла, как сие делается…

— Ничего ты не забыла! Покажи, матушка. Прикажешь эту сторону очистить?

— Нет, вон ту, она сплошная. Хорошо, я попробую. Всем отойти от этой вот стены.

Слуги проворно сдвинули мебель, стоящую вдоль западной стены покоев, сняли гобелен, закрыли двери, приладили оконные вставни и поверх задернули оконные занавеси… Огромную комнату теперь освещали только два трехсвечника, лампада в честь богини Луны и красноватые всполохи из камина (государыня даже летом любила, чтобы в ее покоях трепетало живое тепло огня). Все было готово.

Императрица сама, не позволяя фрейлинам прикоснуться к себе, выбралась из кресел, с привычной ловкостью вытащила откуда-то из рукава коротенькую, в половину локтя, круглую черную палочку и звонко откашлялась.

— Тругардша лас… лас… Ой, забыла, как это…

— Лассчреда, — подсказал из-за спины принц.

— Не сбивай меня, друг мой, я сама вспомню! Тругардша, лассчреда, вирилини…

Императрица очерчивала палочкой по темному воздуху неровные спирали и круги, левою же рукой словно подталкивала, уминала перед собою внезапно заискрившееся пространство, слова заклятья шли ровно, громко и уже безо всяких запинок.

Мерцающий воздух в середине колдуемого места постепенно сгущался, пока не приобрел очертания, поначалу зыбкие, но чем дальше, тем все более четкие…

Токугари, уже напрочь забыв, что просьба к матушке была не более чем военная хитрость, придуманная, дабы замести следы своих замыслов и подозрений, стоял как в детстве, прикусив губу и сжав кулаки: вновь он был маленьким мальчиком, которому добрейшая матушка показывает волшебное представление, а детское сердце колотится в маленькой груди, доверху наполненное светом, трепетом и восторгом.

В воздухе, стоя на задних лапах в двух локтях над полом, замер огненный зверек, в котором все присутствующие безошибочно узнали обычную амбарную шнырялу, кхора, только ростом этот кхор был со взрослого человека, и шкура у него была не серая, а темно-вишневая…

Кхор был неподвижен — и вдруг повернул голову, в упор посмотрев на фрейлину Кусони Баринга. Пасть кхора медленно приоткрылась и наружу выскочили клыки, острые, длинные, у настоящих кхоров таких никогда не бывало, ибо их добыча — мелкий съедобный мусор, в основном растительного происхождения, а тут… Кхор, продолжая пожирать девушку взглядом, шагнул к ней — Кусони испуганно взвизгнула и попятилась! Кхор сделал еще один шажок и вдруг выбросил в сторону трапезного стола левую переднюю лапу, которая внезапно стала очень длинной и когтистой. На столе стояла широкая ваза с фруктами, и коготь кхора насквозь проткнул маленькую дыньку, лежавшую сверху. Кхор победно заверещал и столь же стремительным движением забросил добычу к себе в пасть. Токугари нарочно ждал этого мига, чтобы проверить детские впечатления: нет… вернее, да: Кхор проглотил не жуя. В этот раз ему попалась дынька, но он мог сожрать и рукописный свиток, и ломоть ветчины, и даже любимый кинжальчик маленького Токугари, что однажды и произошло…