О'Санчес - Пенталогия «Хвак»

Откуда я знаю, что четвертинка Морева пойдет отсюда и дальше, на юг, вглубь империи? Да чую просто. Уверен, что не ошибусь. Если говорить о зрелищности, то в этих благодатных, но не так чтобы очень густо населенных краях, данная часть Морева, пожалуй, скучноватою покажется. На моем восточном участке — людей живет во сто крат меньше, но там я лично подставлю широкую грудь навстречу напасти и скуке, и мало никому не покажется, а вот здесь… Хотя… хотя… Тут и Плоские Пригорья, перенаселенные кошмарами, тут и городища волшебных зверюг охи-охи, расплодившихся в последние годы совершенно в немыслимых количествах… Вполне возможно, что мне и здесь было бы… Но — нет, я выбрал восток — чего теперь метаться между искусами?

— Здесь все ясно. Ну, что, кляча тленная-нетленная, рванем на юг? Видишь, сколько тебе дела предстоит, в связи с грядущими событиями? Похоже, урожайный год для тебя выдался. Хочешь, превращу тебя в лошадь, подарю седло, взнуздаю?

— Как прикажешь, Великий Господин.

— Тьфу… Летим как летели, в том же походном порядке.

Там, на далеком юге, среди многочисленных, пусть и не слишком высоких гор, также втиснуты имперские приграничные земли, родовые владения маркизов Короны, дворян из высшей знати, знаменитых воителей и верных подданных императора. Там, от самого крайнего юга, тоже начнется вторжение Морева, прямиком через земли маркизов, туда дальше, в сердце империи. Насколько я понимаю, Океания будет стерта с лица земли последней, когда четыре смертоносных потока сольются в один, именно там, в точке пересечения древних сил, природных, магических и божественных…

Откуда я это знаю? Естественный вопрос и очень странный ответ: во-первых, сам прочуял многое, а во-вторых и в главных: подслушал откровения, которые получили покойный император и покойный верховный жрец империи от этой… старой гнусной синеглазой карги, Верховной Богини… Над нею у меня нет власти, впрочем, как и у нее надо мною.

— О! Смотри, серость трухлявая! Видишь, кто там скачет — пыль столбом? Или это не пыль, а пар валит от обоих? Ах, да, ты же у нас безглазая… Можешь не отвечать, это я как бы в шутку спросил, наперед зная ответ.

Я возник из ниоткуда посреди дороги, локтях в сорока — сорока пяти перед путешественниками, которых всего трое, один человек и два зверя: впереди мчится, смешно выбрасывая в стороны толстые когтистые лапы, некий грозный и свирепый охи-охи, по кличке Гвоздик, а чуть сзади — всадник, верхом на кобыле, по имени Черника. Ну, Черника, будем прямо говорить, мне лично незнакома, а этих двоих я знаю очень даже хорошо еще со щенячьего возраста: бьюсь об заклад, что охи-охи, перед тем как замереть в воздухе прямо во время прыжка, начал узнавать меня и даже успел насторожиться и обрадоваться…

— Здорово, Лин! Не чаял встретить?

— Зиэль! Ур-ра-а… ой, что это со мною… Зиэль…

— Сиди, где сидишь, Лин, держись за луку седла и не свалишься. У тебя же ноги в стременах? Вот и сиди. Ты во сне, дружок, я тебе снюсь, отсюда все неудобства и несообразности сущего. Как дела, как жизнь?

— Да… хорошо. Ты знаешь, Зиэль, жутковато мне что-то, вот уже давно! Весь путь меня тревога не покидает. Я часто думал о тебе, честно-пречестно, и все-то мне казалось: если встречу тебя — тревогу как рукой снимет, а она только усиливается, даже сейчас…

— Это бывает. Завтра будешь скакать по дороге — вот как сейчас… И вдруг — на этом самом месте — вспомнишь наш с тобою сон, и часть тревоги отхлынет от тебя… Пусть отхлынет, я так хочу. Но, собственно говоря, я тебе не просто так приснился, а с небольшим вопросом…

— Зиэль, ты же знаешь! Я для тебя… ты ведь мой спаситель и первый наставник… Кстати, а ты ну вот ни на столечко не изменился за все эти годы! Та же борода, тот же меч, так же ухмыляешься… Одним словом — спрашивай, буду счастлив помочь!

— Смотри на меня. Вспоминай. Помнишь — в детстве?.. В раннем детстве… Ты сидишь на ковре, в саду… Помнишь…

— Да… я помню…

— Вдруг налетает ветер и приносит… прямо к тебе на ладонь…

— Помню… ветерок… свой смех… да, помню…

— И на ладони светящееся зернышко… семечко…

— Но… но… Зиэль, то не было ни семечко, ни зернышко…

— А что, что это было???

— Я… н-не помню… сверкающая бабочка… или стрекоза… сияние, словно солнечный зайчик на ладони… и вдруг исчез… Зиэль, мне страшно…

— Все, все, забудь про вопрос. Ты снова взрослый, друг мой Лин!

— Ф-фух… Что-то мне… Зиэль, ты мне точно снишься?

В моих силах без следа уничтожить, как не было, самого мальчишку, вместе с лошадью и охи-охи, а не только его воспоминания о давнем злосчастном дне, но во всем нужно соблюдать меру, в том числе и в распоряжении чужим рассудком. Парнишка мне все-таки не чужой, равно как и Снег, главный его воспитатель…

— И еще как снюсь. Вот, смотри: Снег не раз говорил мне, что ты неплохой колдун, с мощными врожденными способностями ко многим видам магии… Так, нет?

Лин покраснел и попытался пожать плечами, что было отнюдь не простым делом, в его нелепом положении…

— Ну… Кое-что вроде как умею.

— Ладно, слазь со своей Черники и встань на дороге, ко мне не подходи, это мы наяву будем здороваться и пыль друг у друга из спин выбивать. Твердо стоишь? А ну-ка, взлети!

Лин послушно взмахнул руками и даже зашатался.

— Зиэль, ты чего? Я не умею. И никто из магов не умеет, даже Снег, даже матушка моя!

— Знаю, а ты попробуй. Ты же во сне, вот и попробуй: развернись, начни бежать, или как там у тебя…

— А-а-а, точно! Как же я забыл! Зиэль, почему всегда так: когда сон — все понятно, а проснемся — опять не умеем. Это же проще, чем самые простейшие заклинания! Ведь я вспомнил, как надо!..

Лин — действительно, он еще совсем мальчишка — двумя торопливыми движениями завернул шпоры кверху, чтобы бежать не мешали, зачем-то расставил руки в стороны и помчался по дороге, словно бы прочь от меня. Вдруг прыжки его стали заметно длиннее, он как бы стал зависать в воздухе, от прыжка к прыжку все явственнее — и вдруг полетел, почему-то поджав под себя ноги… И едва не ткнулся оземь, но опять поднялся вверх и круто вверх! Наверное, именно так проходят его «летания» во сне — ведь у каждого смертного своя привычка в полетах: иные парят, словно крылатые птеры, иные плывут, подобно облакам и пушинкам, иные кувыркаются беспорядочно во всех направлениях, иные просто скачут огромными плавными прыжками… Объединяет их только одно: все смертные, когда либо жившие на белом свете, все до единого обладают даром свободного полета, но этот природный дар ни за что и ни при каких обстоятельствах не перетекает из сна в действительность. Никогда, ни у кого. Если, конечно, я не повелю иное. Лину, юному князю Докари Та-Микол, с этим делом здорово повезло… ишь, как хохочет посреди небес… Все-таки мне пришлось править его аллюры и метания, не то непременно бы носом землю вскопал… Наконец он приземлился, горячо дыша — глаза сияют!