О'Санчес - Пенталогия «Хвак»

Толстенная оглобля аж захрустела в побелевших пальцах — так-то захотелось Хваку решить все свои обиды одним ударом!..

— Ага, расплакалась, коряга! А кабы я сам не высвободился, так, небось, и не почесалась бы! Продала бы ни за грош на чужбину! Вот как двину сейчас по макушке — тогда узнаешь!

Замахнулся Хвак… Не идут руки вниз, хоть ты что делай! И не в колдовстве, не в порче загвоздка… Ну нет у него такой души и сердца — мозжить беззащитную голову… Вот если бы в драке, при горячем рассудке…

— Как пожелаешь, так и приму, справедливый и могучий Хвак! — Словно бы затылком чует его замешательство старая Хавроша, видит, глаз от земли не поднимая. — А только так скажу: от твоей богатырской руки, от твоего справедливого гнева — смерть куда слаще, нежели от этих… подлых горулей государевых… Бей, не жалей, не смотри, что женщина. Коли вина моя, то и ответ мне держать, весь до донышка, перед людьми и богами.

Голова кругом у Хвака от противоположных желаний да помыслов, а гнев-то уже повыветрился из сердца. Выбросил он оглоблю далеко в сторону, отвернулся от Хавроши, от Косматого, от телеги со смирной лошадкой, да и пошел прочь с разоренного двора… Не успел и за плетень как следует ушагать — старуха вослед бежит, задыхается и крякает чегой-то.

— Чего надо? — Насупился Хвак, смотрит с подозрением на Хаврошу, а та знай, себе, до земли ему поклоны кладет! Потом выпрямилась и смотрит на него, как на светлейшего из богов, а слезы в два ручья так и льются по морщинистым щекам!

— Ты меня пощадил, великодушный Хвак! Ты лучший из людей, кого я за всю жизнь свою окаянную и долгую видела: виноватую — помиловал. На прощение даже не надеюсь, но… Денег хочу тебе дать, чтобы в походе сытнее тебе и уютнее было. Куда путь-то держишь? Может, подсказать чего смогу? Люди — на то и созданы богами, чтобы помогать друг другу, держаться вместе против невзгод и лихостей. Да только вот живем во грехе и забываем святые заветы.

— Не надо ничего, уж и без подсказок дойду. — Совестно Хваку признаваться, что идет — а сам и не знает, куда и зачем.

Причитает старуха, приседает в поклонах, а тем временем кошель Хваку сует, шнурок раздернула, чтобы видно было: серебра полно в кошеле том, не только медь. Столь великих денег Хвак отродясь в руках не держал, стыдноватым ему кажется — не заработанное брать, он от себя кошель отпихивает, ан старуха не поддается и всучила-таки.

— Возьми, возьми! Во-от… Теперь ладно будет, в дороге-то… Погоди, вот еще что!

Смотрит Хвак — старуха шарит по всем своим тряпкам, по карманам, да за поясом, найти никак не может…

— Чего ждать?

— Погоди, погоди, Хвакушка… Коли ты ко мне с добром, то и я… Вот незадача! Оберег, оберег у меня в сумке. Оберег хочу тебе подарить, он тебя от всяких лиходейств пренадежно защитит, от колдовства, от коварства людского. Люди-то нынче — знаешь, каковы, разве что обликом не звери и не демоны… Постой здесь, я рысью, туда и обратно. Или еще того лучше, пойдем вернемся, а пока беседуем, я оберег поищу… Сделай милость, уважь старуху!

Ну-к… ладно. Все одно спешить Хваку некуда, а оберег — штука в хозяйстве полезная: у них в деревне у тиуна оберег был, так тот над ним трясся больше чем над детьми…

— Вот он, родименький! Ты, Хвакушка, не смотри, что неказист, а пользы он много тебе принесет. Сейчас я его прощупаю, да чуток подколдую, чтобы в полной силе надолго был… Я быстро, моргнуть не успеешь!

Старуха, перед тем как над серым камешком колдовать, достала воды из колодца, наполнила кувшин, да и похлебала из кувшина, жажду утолила… Хвак — делать нечего — оглядывается, на утреннее небо смотрит, пузо почесывает, задницу… Тоже пить захотелось, он без спросу кувшинчик взял, что перед самым носом у него на камешке стоял — ишь, аж запотел весь от студеной воды колодезной… Хлюп, хлюп — опустел кувшинчик.

— Ой, спаситель ты мой!.. Прям и не знаю: как взмолиться, как упросить тебя, сударя моего!..

— Чего тебе?

— Не вели казнить дурную бабку, но дозволь мне отвлечься на единый миг, бедняге Косматому помощь оказать! Ведь — тоже ведь живая душа, я с ним столько лет бок о бок… Ведь это я виновата, не он!

— Ну и чего?

— Да — чего — над ребрышками его похлопочу, целебным наговором помогу, да мазью натру… А там как раз и оберег настоится, в силу войдет. Дозволь, Хвакушка, так-то мне горестно в душе: ведь через меня хорошие люди пострадали, что ты, что Косматый!..

Смотрит Хвак на разбойную харю Косматого и с большим трудом ему верится, что этакая — хорошему человеку принадлежит… А тот по-прежнему без памяти валяется, дышит, но уж не храпит, а хрипит. И правда ведь насчет Косматого: не он главный, пострадал через свою хозяйку, Хаврошу, но она собственной вины не отвергает, наоборот, через себя — другого выгораживает, пусть и такого… Косматого…

— Ну, ладно. Только быстро, а то я уже взмок весь на солнцепеке сиднем сидеть. Да и в дорогу пора.

— Быстро, я очень скоренько, моргнуть не успеешь, Хвак ты мой дорогой! И верно ведь говорят: мир не без добрых людей! А уж я искуплю… замолю…

Зацепил Хвак сенца пучок посвежее, лошадке протянул — та губами и потянулась. Смотрит на Хвака благодарным взором, но не нагличает, добавки не просит, только вздыхает… День хорош занялся, облака не густы, дождя не копят, воздух теплый, но свежий и душистый… Хвак постоял, постоял, послушал нудное бабкино бубнение, да и присел на край телеги… да и опять сунул широченное свое седалище поглубже в солому, чтобы мягче было… «бу-бу-бу», «бу-бу-бу», ой, что-то разморило его с колодезной воды, прямо на голодный желудок… У… у… ууу-ха-хаа… потягушеньки…

Очнулся Хвак в темноте. Повел плечами — стеснены, глаза — ничего не видят, ноги — тяжесть в ногах и тоже стянуты чем-то… Боги милосердные — да он в цепях! И во рту знакомая горечь! Хвак попытался крикнуть — изо рта одно только мычание, так и есть: смоляными тряпками рот набит. И снова, как в тот, в первый раз, огонек загорелся… Это свечка у Косматого в руках… Стало быть, вылечила Хавроша Косматого.

— Никак, очухался, гаденыш? — А это Хавроша прокрякала, Хвак тотчас признал хриплый и визгливый Хаврошин голос. Только почему-то нет в нем доброты, ни материнской, ни какой иной.

— И как это ему, борову, удается? Заклятие, вроде, крепко посажено…

Силится Хвак голову повернуть, но Хавроша сама показалась из-за края зрения, наклонилась к Хваку да как начнет его хлестать по щекам! Тетка Хавроша на тело оплывшая, в молодости, видать, дородная была, руки же у нее худые и костлявые — больно бьет!

— Мало того, что меня в убыток едва не ввел, так еще и Косматому ребра сокрушил! Не будь у меня запаса целебного — месяц бы Косматому валяться, — и что тогда? Куда мне без него? И Косматый мой тоже хорош: уж если ты пьянь — с древности известна мудрость сия — обязательно влипнешь в дерьмо обеими ногами по самое рыло!.. Но с ним я позже поговорю. А ты, жирный… Болван! Дубина! Раб! Скот! Вот тебе еще! На тебе! Кабы не купцы — я бы тебе самолично губы с ушами пообрывала! Ишь, сбежать он наладился! И ведь едва не ушел! Как бы я сейчас людям в глаза смотрела??? Н-на тебе за это! Не-ет, мил-дружок, от Хавроши не убежишь, я вас таких тысячами считала! Вон вас сколько лежит — вся дюжина, все до единого на месте, никто не убёг.