Айя Субботина - Шаманы крови и костей

- Он мог свернуть где угодно, - продолжила бормотать таремка. Говорила будто бы себе под нос, но делала это слишком громко, чтоб Арэн не догадался, чьим ушам предназначались слова. - Нам теперь никак его не выследить. Тем более, оба мы ничего не смыслим в разведывании следов и троп. Да хоть бы и были следы - дождь давешний все смыл.

- Боги будто против нас, - пробормотал дасириец, грея ладони у костра. - Отчего так? Я доброе дело сделать хочу, наказать тех, кто служит черной богине.

- Шараяна сильна, - резонно заметила волшебница. Она обмотала кружку тряпицей, чтоб не обжечь пальцы, и через тряпицу же отпила немного варева, жмурясь, точно обласканная кошка. - Иные боги берегут нас, а темная так же ревностно сторожит своих детей. Уж не знаю, как-то она станет привечать северянку, только Рашу и его сестрице точно всякая поддержка будет. Не зря же говорят, что Шараяна всем румийцам мать, каждого хранит, как первенца. Оттого и ближе она к своим последователям, является им чаще и на молитвы охотнее откликается. Так что неведомо еще, на кого из нас больше божественной милости ложится.

Дасириец не стал спорить. Все знали, что Шараяна хранить румийцев больше зеницы ока: ее повелением остров, куда боги сослали зарвавшихся шаймерских магов, был окутан непроходимым туманом, ее же воля многократно усилила магию румийцев, позволяя им творить более могущественные чары. Иные боги Эзершата молчали, оставаясь почти безучастными к судьбам людей. Миэ права - румийцы обласканы черной богиней, и, может статься, именно она теперь отводит от Раша погоню.

- Я поклялся на ее костях, - сказал Арэн, поздно понимая, что произнес слова в полный голос.

- И что? Кости Бьёри не станут от тебя ответа требовать. Теперь о ней Гартис позаботиться, и, если будет его воля, отпустит северянку к Скальду, чтоб душа ее получила новое рождение. Твои клятвы ей муки не облегчат.

"Облегчат мою совесть", - мысленно ответил дасириец.

- И не гляди на меня как на по́хотный гнойник, - проворчала таремка, шумно отхлебнув от кружки. - Твоя клятва тебя же и погубит. Видала я таких, верных каждому слову - жаркие, будто прут раскаленный, тронь только - мигом все вокруг вспыхивает. Только в том жару сами же и горят.

- Хватит пустопорожних разговоров. - Дасириец поднялся, отряхнул сенник. Разговоры с таремкой досаждали, словно голодные мухи: будто бы и вреда от них никакого, а надоедает, потому что жалят все в одно место. Может, волшебницы и права была, только от такой правды легче не становилось. Воротило от себя самого: что же он за воин такой, если данных клятв сдержать не может?

- Как скажешь, только ты все ж подумай о моих словах. Ветер этот кстати - может, выветрит дурь из твоей башки.

Несколько дней они ехали по тракту, не встретив ни единой живой души. Дни сменялись ночами, ночи - рассветами. Дорога вела их через многовековые черные леса: густые кроны старых древ густо так переплелись верхушками, что солнце терялось в них, а внутри царил сырой сумрак. В конце концов, сырость выстудила Миэ, и таремка расхворалась. В тот день их нагнал иджальский караван: смуглокожий торговец, покоренный красотой таремки, охотно взял ее на один из своих обозов. Миэ тут же скрылась за пологом, и до самого вечера дасириец не видел ее. Зато купец оказался словоохотлив и рот его практически не закрывался. Он рассказал, что возвращается из Артума, где выгодно продал зерно и оружие. Оказалось, весть о напастях северян расползлась по Эзершату скорее, чем думалось Арэну, и предприимчивые торгаши спешили нажиться на чужой беде. Арэн, как мог осторожнее, спросил у него, не встречались ли ему по пути всадники, двое или трое: беловолосая девушка, воин, изувеченный ожогами и красавица в одеждах пилигрима. Вдруг беглецы переждали где-нибудь в укромном месте и после повернули обратно, чтобы наверняка избавиться от погони. С другой стороны, на Румосе теперь самое безопасное место для обоих. По крайней мере до тех пор, пока лица их не сотрутся из памяти остальных. Впрочем, дасириец никогда не считал Раша настолько глупым, чтоб тот поверил, что его обман канет в небытие. Карманник горячился и был не воздержан на язык, но никогда не совершал глупостей. Один его обман чего стоит. Арэн оправдывал свою слепоту только тем, что, как и все жители Эзершата, привык считать румийцев изуродованными недолюдьми. Интересно, сколько же их ходить по миру? Никем не узнанные черные румийские волшебники, на уме которых только одно - посеять раздор, насадить волю своей матери Шараяны?

- Арэн, Арэн! - Миэ высунулась из-за полога крытого обоза. Глаза ее блестели так, будто таремка успела влить в себя крепкого хмеля. - Книги.

- Книги? - переспросил дасириец.

- Те книги, которые я нашла в пещерах под Хеттскими горами, - торопливо пояснила волшебница. - Я все никак не могла понять, кем бы они могли быть написаны. Словосложение старое, каким написаны древние шаймерские письмена, но с некоторыми оговорками. И хронология теперешняя. А тут у меня в голове все эта история верится, с румийцами, вот я и подумала...

- Говори уже, - поторопил дасириец.

- Думаю, что так хорошо шаймерскую речь знать могут только шаймерцы. Те, кто ею говорил с давних времени, и у кого она не стала собирать всякие соседние диалекты. Я знаю только одних чистых потомков шаймерцев.

Она выразительно посмотрела на едущего рядом торговца, которые, став невольным свидетелем их разговору, округлил глаза и слушал. Потом перевела взгляд на Арэна, словно говоря: "Не скажу при нем, но ты сам догадаться должен, я и так достаточно сказала".

Арэн догадался.

У давно сгинувших шаймерских магов остались одни только чистокровные потомки. Те, кто теперь назывались румийцами.

Хани

Погода баловала их. В лесах и меж деревьями солнце еще не успело как следует просушить землю, но небольшая тропка, которая буквально сама бросилась им в ноги, оказалась достаточно вытоптанной, чтобы лошади шли в галоп и не вязли копытами в грязи. С того дня, как они с Рашем разделили ложе - Хани улыбнулась, вспомнив прохудившийся сенник - минуло два дня. В первый день именно по настоянию Раша они делали привал несколько раз. В ту ночь он не прикасался к ней, но лег рядом и обнял, будто хотел загородить от всего мира. И никогда еще ей не было так спокойно.

Румиец. Скажи кто несколько месяцев назад, что она разделит постель с румийцем, да еще и совершит это по доброй воле, без принуждения - Хани прокляла бы клеветника. Теперь же все изменилось. Изменился ее мир, и она вместе с ним. Когда дасириец приволок Раша в комнату, Хани сразу почувствовала неладное. И почти не удивилась, когда Арэн сказал, какого тот рождения. С самого знакомства с Рашем девушка никогда не сомневалась, что он не зря так старательно обходит молчанием свое рождение. Разве не она сама так же старательно не отводила разговоры в сторону, когда ее спрашивали об отметинах? Тот, кто глазом не моргнув врет, будто в пене морской родился, точно прячет что-то большее, чем раждение за глаза богов.