Александр Бушков - Анастасия (сборник)

– Девочки, можно, я ему не буду объяснять разные сложные вещи?

– Да ладно уж, – сказала Анастасия. – Вы… ты… – она решительно не знала, как к нему обращаться. – Кто ты такой?

– Мой человек, – с интонацией, которую при желании можно было считать и гордостью, сообщило чудище. – Мой умный.

Из дальнейшей беседы выяснилось (с домыслением) следующее. Давным–давно прадедушки чудища были глупые и ходили на четырех лапах, но потом с неба посыпались куски горящего воздуха, и прадедушки до того испугались, что разбежались на задних лапах, да так и стали ходить. И стали умные.

– Тьфу, черт! – сплюнул Капитан. – То–то ты мне, Финогеныч, кого–то напоминаешь… Мишка косолапый, вот кто ты.

– А это кто? – спросила Анастасия.

– У вас что, медведей нет?

– Медведь – это мифологический зверь, – сказала Анастасия. – Крылатый и двухголовый. Летучий.

– Вот он, медведь, – сказал Капитан. – На дыбки встал и поумнел, надо же…

– Мой умный, – подтвердило чудище. – И сосед умный, и еще сосед, и еще сосед. Все умный.

Местность эту, как выяснилось, заселяли сородичи чудища. Правда, путников больше интересовали похожие на них самих существа. Здесь чудище мало чем могло помочь. Оно четко выделяло две разновидности живших где–то в отдалении «безволосый люди» – одни не дерутся и делятся сахаром, даже научили сажать хлеб, зато другие охотятся на «человеков», и «человеки» после этого бесследно исчезают. Особо подчеркивалось, что ролями эти две разновидности никогда не меняются.

Но никаких полезных для дальнейшего странствия выводов сделать из этого нельзя. Те, кто давал сахар «человекам», могли, как знать, без зазрения совести прикончить трех путников, а те, кто на «человеков» охотился, могли оказаться хлебосольнейшими гостеприимцами. Поэтому разговор особенно не затягивали. Оставили чудищу сахара и поехали дальше. Ехали без опаски – «человек» заверял, что его соплеменники, если их не трогать, первыми не бросаются. Капитан неожиданно стал грустен и насвистывал что–то печальное.

– Да, грустно все это, Настасья, – неохотно сказал он в ответ на ее мимолетный вопрос. – С людьми все более–менее ясно, а вот чем мишки виноваты, что и по ним грохнуло за ваши… за наши грехи, скажи ты мне?

И отъехал. Покачивался в седле, тихо напевал:

И меня по ветреному свету,

по тому ль песку

поведут с веревкою на шее

полюбить тоску…

Они ехали долго, пока не наткнулись на великолепное озерцо с песчаными берегами посреди густого леса, перемежавшегося густым малинником, – отличное место для привала. Капитан сначала упрямо твердил, что настоящая малина совсем другая, красная, а не голубая, не такая большая, и вид у нее другой. Однако Анастасии с Ольгой именно такая малина была знакома с детства, они принялись уписывать ее горстями, и Капитан к ним присоединился после недолгого колебания.

После обеда решили искупаться. С соблюдением всех предосторожностей, понятно. В озеро долго швыряли камни и коряги, сучьями промерили глубину у берега. Капитан выпустил в воду короткую очередь, но никакого чудища на поверхности не появилось. Впрочем, большие чудовища в таких озерах и не живут, подохли бы с голоду. Правда, сторона чужая, кто ее знает…

– Уж если ты так боишься, сидел бы на бережку с автоматом и стерег, – сказала Анастасия. – Это ведь женщинам неприлично глазеть на голых мужчин, а не наоборот.

Капитан признался, что раньше все обстояло как раз наоборот, так что сидеть на страже он не может, хотя не имел бы ничего против того… Анастасия подняла бровь и ничего не сказала. В нем вновь проявилась та смесь дерзости и смущения, которая и притягивала Анастасию, и мучила неразгаданностью – являл ли Капитан собой образец типичного мужского характера Древних или он один такой? Почему–то очень хотелось эту загадку раскрыть, а спрашивать прямо было как–то неловко.

Анастасия думала над этим, сбрасывая одежду на крупный желтый песок, по которому просто замечательно было идти босиком, думала, плывя в прогретой солнцем воде. Ей вдруг захотелось увидеть на дне клад, сияющие золотые чаши и груду сверкающих самоцветов, а то и легендарное сокровище – Валюту, о которой летописцы отзывались восторженно, но не объясняли, как это сокровище выглядит (Анастасия подозревала, что они не знали этого и сами). Увы, вода мутноватая, на расстоянии четырех–пяти локтей уже ничего не видно.

Невидимые за кустами спутники позвали ее проверки ради, она откликнулась, звонко и громко. И поплыла на середину. Ужасно не хотелось вылезать из теплой воды – когда еще подвернется такой случай?

И тут она увидела сокровище. Самое настоящее. На том берегу в песке у самых кустов сверкали огромные, с лесной орех самоцветы – синий, желтый, красный. Анастасия моргнула, тряхнула головой. Самоцветы не исчезли, они сияли, переливались, дразнили и манили. Размашисто загребая, Анастасия подплыла к самому берегу, встала на дно. Прислушалась. Полная тишина, на том берегу слышен спокойный разговор Капитана и Ольги – звуки над водой далеко разносятся. Она вышла на берег, сделала три шага, нагнулась к самоцветам, отводя с лица мокрые волосы. Выпрямилась, держа камешки на ладони. Словно бы светятся изнутри. Не все легенды врут. Бывают клады. Вот только куда голому человеку спрятать камни? Плыть, загребая одной рукой, не столь уж удобно. Не обходить же озеро кругом, по берегу?

Поразмыслив, Анастасия сунула камешки в рот, под язык. Довольная своей смекалкой, обернулась к воде.

Что–то тяжелое, жесткое упало сверху на голову, заслоняя солнечный свет, молниеносно скользнуло по бокам к пяткам, прижав руки к телу. Во мгновение ока Анастасия оказалась спеленутой в плотном тесном мешке, ее сбили с ног ударом под коленки, подхватили и бегом понесли сквозь кусты – она ощущала, как по мешку хлещут ветки.

Она отчаянно забилась, но держали меток умело, цепко, и за колени, и за плечи, так что ничего не вышло. Проклятые камни все еще были во рту, мешая подать голос. Анастасия вытолкнула их языком и попыталась крикнуть. Тут же чья–то рука перехватила шею, заглушив крик. Бег продолжался. Ее явно похищали люди, а не чудовища, но это–то, быть может, и было самым страшным…

Анастасия извивалась, пробуя кричать, уже из чистого упрямства, знала, что не удастся, что друзья на том берегу спохватятся слишком поздно, пока разберутся, пока пустят вокруг озера Горна искать ее следы… Куда ни кинь, выходило, что положение ее – хуже некуда. От злости она не могла даже толком испугаться. На бегу ей опутывали лодыжки колючей веревкой, и веревка немилосердно впивалась в тело.

Мешок взлетел вверх – его взвалили на что–то дернувшееся, живое, теплое, знакомо пахнущее конем. Зазвенела сбруя, кто–то прыгнул в седло, прижал мешок коленями к конской шее, и тут же затопотали копыта – судя по стуку. пяти–шести лошадей.