Александр Бушков - Анастасия (сборник)

— Понимаешь, Многомудрый, — сказал Майон, — я недавно говорил с Гиллом — это мой школьный друг, сейчас начальник тайной службы. Он подходит к проблеме как сыщик, и это довольно интересно. Получается, что мы, наше поколение, собственно говоря, ничего не знаем о Троянской войне. Существует некоторое количество отшлифованных формул, фраз, рассказов и цитат, их постоянно перебирают, как скряга монеты, раскладывают в разных сочетаниях, но они по–прежнему составляют какой–то заколдованный круг. Воины, сражавшиеся под Троей, рассказывают практически лишь о перипетиях стычек и о добыче. Не хватает чего–то живого, духа эпохи, невозможно садиться за повествование о Троянской войне, имея в распоряжении горсточку избитых фраз. Как вырваться из этого заколдованного круга, я пока не знаю.

Он говорил все медленнее, несколько раз запнулся, а там и вовсе замолчал. Нестор смотрел на него туповато и скучно, смаргивая дремоту. «Безнадежно, — горько подумал Майон, — а до чего жаль».

— Живого, да… — сказал Нестор. — Ну что же, ищи, Твори, мучайся, иначе и нельзя. Пойду я вздремну, вы уж простите старика. Жаль, Майон, что Течей не сможет ничего рассказать, — он в той войне не участвовал. Пойду я.

Он грузно поднялся и побрел к двери.

— Ну что же, — сказал Тезей, — насчет заколдованного круга вы с Гиллом подметили верно. Правда, Нестор выразился немного неточно: конечно, я не плавал под Трою, но это события из моей молодости — Троя, война, Елена…

— А какая она была, Елена? — тихо спросил Майон.

— Она была прекрасна, — сказал Тезей. — Наверно, самая красивая на свете. Когда я встретил ее впервые, она расцветала, только что расцветала. Почему–то принято считать, что самый унылый и непривлекательный цвет на свете — серый. Но у нее были знаменитые спартанские серые глаза. Я не буду искать сравнений, вы, поэты, делаете это лучше, у вас великолепно получается. То, что я могу вспомнить, вернее, то, что я никогда не забывал, невозможно перелить в слова и строчки: загородная дорога, храпящие лошади и эти серые глаза — как отражение хмурого неба. Или небо отражение этих глаз, это, наверное, все равно…

— Почему же ты не поехал в Спарту, когда ее выдавали замуж?

— Ты переходишь сразу к этому? Интересно, почему ты обходишь разрушение Афин? Из деликатности не смеешь упрекнуть царя в былом безрассудстве, вызвавшем войну? Майон, мне давным–давно уже не доставляет удовольствия, когда меня боятся или льстят.

— Не знаю, — сказал Майон. — Мне совершенно непонятно, почему спартанцы пошли войной, честно говоря. В конце концов ты хотел жениться на ней, хотя и избрал не самый традиционный путь. Неужели Тиндарей этого не понимал? Не настолько уж было убого тогда наше царство, чтобы оказаться абсолютно неподходящим местом для дочери царя Спарты. И еще: я могу ошибаться, но, мне кажется, женщину невозможно похитить, если она не хочет. Почему же ты, царь, все–таки не отправился в Спарту на состязание женихов?

— Ты знаешь, что такое разочарование?

— Думаю, да, — сказал Майон.

— А я думаю, что только понаслышке, — сказал Тезей. — Это очень страшно и тяжело — разочароваться в друге, в идеалах, в деле, женщине. Еще и потому, что человек сам вопреки фактам и подсказкам окружающих изо всех сил пытается не допустить краха своих иллюзий.

— Выходит, ты…

— Это было трудно, но необходимо, — сказал Тезей. — Понять, что Елена всего лишь Красота. Воплощение красоты, не обремененное более ничем любовью, умом, добром, способностью сопереживать и сострадать. И человек, если только он не совершенно туп, вынужден сообразить, что нельзя связывать жизнь с женщиной, подобной Елене. Красота сама по себе еще ничего не означает. И уж, безусловно, не служит добру.

Не было разницы в возрасте, не было царя и приближенного — все ушло, отодвинулось куда–то, и остались лишь два человека, понимавшие друг друга с полуслова.

«Он по–настоящему любил ее, — подумал Майон. — Когда пришло беспощадное холодное прозрение, он долго не мог опомниться, пустился во вся тяжкая чего стоит одна шальная попытка похитить Персефону, владычицу подземного царства? Может быть, после блистательной победы над Минотавром он бросил искренне любившую его Ариадну как раз из глупой мести всему женскому роду, силясь доказать этим себе и всем, что стал холоден и навсегда закрыт для всяких чувств?»

— Потому ты и не поехал в Спарту?

— Да, — сказал Тезей. — Конечно, тогда мыслям далеко было до той гладкости, с которой я их сейчас излагаю. У меня хватило времени обдумать многое за годы, проведенные в Аиде. Думаю, была пора, когда она начинала во всей полноте осознавать себя властительницей сердец. И выбрала Менелая. Потом Париса. Потом еще нескольких, прежде чем вернулась к Менелаю, но и это еще не конец. Я не таю против нее зла, Майон, — у меня было много женщин и много дел. В сущности, какой смысл злиться на человека за то, что он создан не таким, каким бы ты желал его видеть? Хорошо еще, что Елена просто никакая, не злая и не добрая, не то что ее сестрица Клитемнестра, дражайшая супруга покойного Агамемнона. — Он грустно усмехнулся. — Бедняга Агамемнон, это так печально и нелепо — уцелеть под Троей и погибнуть от руки собственной жены в собственном доме.

— И все же ты не пошел под Трою?

— А что мне там было делать? Что нам всем там было делать? Из–за того, что некие мерзавцы…

Он замолчал, и что–то осталось недосказанным.

— Значит, ты считаешь, что она уплыла с Парисом по своей воле?

— Я думаю, что знаю ее, Майон. У тебя грусть на лице? Неужели ты в самом деле полагаешь, что этот случай полностью зачеркивает нашу веру в любовь и красоту?

— Нет, — сказал Майон. — И все же… Жаль, когда уходит сказка, в особенности если с этой сказкой ты рос, считая ее правдой.

— А что изменилось? — спросил Тезей. — Суть, остается неизменной — Троя погибла из–за Елены. Только Елена оказалась лишенной тех высоких душевных качеств, которыми ее почему–то наделяли — совершенно непонятно почему.

— Это–то и плохо, — сказал Майон. — Лучше было бы верить, что женщина, вызвавшая такие события, была умна и добра. — Он помолчал, не спуская глаз с Тезея. — Царь, меня почему–то не покидает ощущение, что ты рассказал мне не все.

— Возможно, — сказал Тезей. — Ну и что? В прошлом неминуемо остается что–то, что следует накрепко забыть. Так будет лучше для всех. К чему вам, молодым, знать о некоторых подробностях нашего тогдашнего бытия?

— Возможно, затем, чтобы мы не повторили ваших ошибок.

— А если мы надеемся, что вы и без того достаточно умны и осмотрительны?

Как–то незаметно улетучились недавняя откровенность и доверие, начиналась игра словами, искусный поединок, интересный и занимательный в другое время, но не приближавший Майона к истине.