Александр Бушков - Анастасия (сборник)

Нестор встал, задумчиво пошевелил бледными губами, словно стараясь припомнить что–то исключительно важное, что позволило бы ему одержать в споре решительную победу.

— Мне очень жаль, — сказал он наконец.

Он вышел, притворив за собой дверь, и Майон в два прыжка оказался у очага. Спросил тихо:

— Все слышал?

— Да, — раздался шепот.

— Не забудешь?

— Нет.

Майон отскочил а повернулся к двери. Ее распахнул стражник и равнодушно бросил:

— Выходи, что ли?

Все — от царского дворца до колченогой скамейки во дворе — останется на своих местах, но солнечный осенний мир погаснет для него, как выгоревший светильник. Останутся все лица, слова, запахи и звуки, только его не будет. Невозможно было в это поверить, в сознание не вмещалось, хотя сознание способно вместить в себя всю Вселенную, в нем совершенно нет места для такой вещи, как смерть.

«А древние почтенные города Эллады еще горделиво именуют наши юные Афины провинцией, — подумал он. — И тем не менее провинция эта кое–чему научила и кое–что доказала — не зря затратил на нас столько сил сам Многомудрый Нестор…»

Стражник ударом кулака вытолкнул его на улицу и с треском захлопнул калитку. Майон удивленно оглянулся, но тут же все понял. Справа во всю ширину улочки стояли четверо, и слева такие же, хмурые, тусклоглазые, и возле дома напротив. Остро посверкивали спартанские метательные ножи, и нечего было пытаться достать хотя бы одного в броске — слишком далеко, он не успеет. Все же умирать следовало в полете, в беге навстречу ветру, и он вложил всю силу в отчаянный прыжок в сторону ближайшего.

Ножи взлетели, свистя.

18. ВРЕМЯ И ПИРАМИДЫ

Нестор Многомудрый, царь Пилоса, дух и мозг Троянской войны, заклятый враг Геракла, сидел в одном из залов царского дворца, у очага, несмотря на жаркий день разожженного так, что пламя металось и гудело. Он брал по листку из лежащей на коленях рукописи Архилоха, бросал в огонь и, по–птичьи склонив набок голову, внимательно смотрел, как наливаются жаром буквы, вспыхивают углы, занимается середина и лист превращается в невесомо колышущиеся лохмотья пепла, а там и пепел рассыпается, уносится в дымоход. Жаль, что листов осталось так мало, будь его воля, это занятие продолжалось бы до бесконечности — чтобы не думать.

Не думать он не умел, он привык думать много и углубленно, это стало необходимой, как дыхание, потребностью, обернувшейся теперь против него же.

Все ушли. Сначала они были то ли группой единомышленников, то ли стаей, а теперь он остался один и близился к своему пределу.

Всю жизнь он силился создать нечто несокрушимое и вечное, но оно утекало сквозь пальцы, как само Время. Когда–то превеликим напряжением сил ему удалось разрушить все планы Геракла и уничтожить его самого — но искры разлетелись во все стороны и сияли все эти долгие годы, ежеминутно грозя пожарами. Троянская война была триумфом, который невозможно было принизить или замолчать, — но сколоченный им союз распался там же, на берегах Скамандра, едва только отзвенели мечи: поделив добычу, все расползлись по логовам. И никому из них эта война не принесла удачи. Агамемнон, на которого Нестор возлагал большие надежды, которого, стоя за его спиной, намеревался сделать правителем всей Эллады, был убит собственной женой и ее любовником. Одиссей бежал в неизвестность. Остальные кончили не лучше. Все вернулось к прежнему — к скопищу то и дело схватывавшихся в кровавой грызне царьков крохотных государств. Идеи Нестора не возымели действия то ли измельчали властители и не в состоянии были эти идеи воспринять, то ли… Отважиться на логическое завершение этой мысли он не мог.

Очень хотелось бы о многом забыть: что Тиндарей — отец Елены, Клитемнестры, Кастора и Полидевка, верный сподвижник Нестора, — обязан троном Гераклу. Что сам он, Нестор, шагнул во взрослую жизнь спутником Геракла, участником похода аргонавтов. Но впоследствии честолюбие и зависть разгорелись в сердце, выжигая его начисто, превзойти старшего товарища в подвигах и славе хотелось нестерпимо, и не стало у Геракла врага яростнее и непримиримее Нестора, и его молодость забылась накрепко не только им, но и всеми остальными. Даже беспристрастные авторы, писавшие об аргонавтах и начале славных дел Геракла, не помнили, что Нестор Многомудрый — былой сподвижник Геракла и не последний из аргонавтов. Может быть, и сам Геракл об этом забыл.

Можно было записать на свой счет и свержение Тезея — но к чему оно привело? Умница Анакреон — себе на уме, он готовится к схватке за опустевший трон, с непроницаемым лицом выслушивает поучения, вежливо благодарит, но про себя думает, что Нестор принадлежит прошлому и мог бы убраться восвояси. Он был бы неплохим учеником, но не собирается брать Многомудрого в учителя. И Гомеру он не нужен, у того своя философия талант в сочетании с полным отсутствием предрассудков и моральных препонов, никого он пальцем не тронет, но с железной логикой обоснует каждое движение своего стилоса и найдет ему оправдание, ссылаясь на высшие интересы творчества. В конце пути нестерпимо хочется иметь рядом человека, способного тебя понять, — и сознаешь в глубине души, что такого человека не найти.

Глядя в пламя, он с трудом вспомнил полузабытую весну, выступавшего в поход Геракла и себя рядом с ним — молодого, веселого, в доспехах, только что покинувших оружейную мастерскую. Кажется, звучала флейта, звонко смеялись женщины, и нежные лепестки яблоневого цвета осыпали доспехи. А «Арго» — соленая свежесть ветра, скрип канатов, тугой, как девичья грудь, парус и встающие впереди зеленые склоны таинственных берегов Колхиды. Ведь было! Было!

Но куда все унеслось, где растаяло? Где лица женщин и друзей, где неподдельные победы?

«Хоть бы убил меня кто–нибудь», — подумал Нестор.

Знакомо ломило колени, снова пекло под ложечкой, не впервые поднималась к горлу изжога, и поясница давно уже отзывалась на резкие движения сверлящей болью. Извечные стариковские недуги не давали забыть о себе. Если подумать, ничего уже не меняло то, что где–то лежала рукопись Архилоха, что новые отчаянные головы готовились перевернуть мир. Ворота Аида скрипели над самым ухом, и оставить после себя оказалось нечего.

Все рассыпалось. Да и было ли?

19. СТРЕЛЫ ЭТОГО ДНЯ

С горы Гаргетта открывался великолепный вид на Афины — город раскинулся, как красивая игрушка на столе великана. Отсюда, с высоты, не рассмотреть было отбросов и грязи, прохудившихся заборов и облупленных стен, уродства, злобы, нищеты и несправедливости. Можно было отдаться мечтам и представить, что их не существует вовсе. Но огромные бронзовые барельефы на крыше Дома Богинь Вихря назойливо лезли в глаза, как ком грязи на белой простыне, их прекрасно было видно и отсюда.