Питер Дэвид - Путь к рассвету

— Ну, вот так… Есть у кого-нибудь вопросы?

— Да. У меня есть вопрос, — сказал Ренегар.

Вир выжидающе на него посмотрел.

— Мы победим? — спросил Ренегар.

Не колеблясь ни мгновения, Вир ответил:

— Да. И не просто мы победим… Но Дракхи потерпят поражение. Вы видели лицо врага, — он указал на погибшее чудище. — Ничего сверхъестественного в них нет. Их можно ранить. Их можно убить. И раз так, то мы с вами можем разить их и убивать. И мы будем их убивать. Какой бы ни оказалась цена за освобождение Примы Центавра от этой… раковой опухоли, которая пожирает саму нашу душу. Но именно в этом конечная цель нашего подпольного движения сопротивления.

— Учитывая, в каком месте мы собрались, — сказал Ади, озираясь по сторонам, — было бы правильнее называть наше движение не «подпольным», а «подземным».

Это замечание вызвало нечто очень необычное для их секретных собраний: взрыв смеха. И буквально на одно мгновение у всех возникло чувство, что они собрались здесь не в качестве участников тайного заговора, а как простые люди, наслаждающиеся обществом друг друга. Ренегар подумал про себя, интересно, будет ли у них хоть когда-нибудь возможность и в самом деле собраться вместе именно в таком качестве, смогут ли они когда-нибудь жить нормальной, беззаботной и непритязательной жизнью. И он сказал об этом вслух.

Вир скептически посмотрел на Ренегара и так ответил ему:

— Ренегар… если бы тебе вдруг удалось начать жить беззаботной жизнью… ты бы просто не знал, что тебе с ней делать.

Ренегар обдумал эти слова, а затем кивнул.

— Очень похоже, что ты прав, Вир. Но… — добавил он, — было бы так приятно… на собственном опыте выяснить, был ли ты все-таки прав или нет?

На это замечание Вир возразить уже не смог.

Выдержки из «Хроник Лондо Моллари».

Фрагмент, датированный 24 сентября 2276 года (по земному летоисчислению)

Примечание для историков: Хотя центаврианский год, естественно, отличается от земного, мы взяли на себя смелость несколько изменить при публикации этих хроник дату описываемых в данной главе событий, с единственной целью избежать недоумения земных читателей при упоминании о «годовщине возвращения Г’Кара». Мы, Центаврианское Историческое Общество, с уважением относимся к увлечению Императора Моллари всем, что связано с Землей, и полагаем, что он одобрил бы наши усилия минимизировать любые возможные затруднения для земных читателей его записок. Что же касается блюстителей чистоты хронологии, нам остается только надеяться на ваше прощение.

Г’Кар стоял в дверях, в той же позе, в какой он всегда стоял там. Высокий, стройный, со взором, устремленным прямо перед собой. И я, сидя напротив за столом, как обычно, жестом пригласил его войти.

— Можно было бы подумать, — говорил я ему, пока он пересекал комнату, — что по прошествии стольких месяцев ты уже мог бы решить, что нет нужды соблюдать церемонию.

— Церемонии, Ваше Величество, это все, из чего складывается наша жизнь. Если не соблюдать церемонии, то окажется, что вы всего лишь смешно одетый центаврианин, наряд которого, к тому же, слишком быстро теряет свой вид, собирая на себя пыль, лежащую вокруг.

— Знаешь, Г’Кар, что мне нравится в тебе? То, что ты даешь мне возможность от души посмеяться.

— Но сейчас вы не смеялись.

— Значит, сейчас ты мне не так уж и нравился. Садись, садись. — Г’Кар никогда не садился в моем присутствии, пока я не приглашал его сесть. Мне кажется, он считает это какой-то странной игрой. — Итак… Как прошел твой сегодняшний день, Г’Кар?

— Точно так же, как и вчерашний, Лондо, и скорее всего — я подозреваю — точно так же, как и завтрашний. Если, конечно, ты не решишь казнить меня сегодня.

— Почему именно сегодня? — спросил я. Я подал знак стюарду, что нам пора подать новую бутылку вина, и он отправился доставать ее.

— А почему бы и не сегодня? — вопросом на вопрос ответил Г’Кар. — Ведь рано или поздно, вам наскучит видеть во мне шута, и тогда… — Он пожал плечами и провел ребром ладони себе по горлу.

— Так вот, значит, что ты обо мне думаешь, Г’Кар? Полагаешь, что я вижу в тебе всего лишь «шута»? — я удрученно покачал головой. — Как трагично.

— Из всех трагедий твоей жизни, Лондо, самой незначительной я искренне считаю то, что тебе пришлось выслушать высказанное здесь мною мнение.

— Это правда, это правда.

После этого в нашем разговоре возникла пауза. Молчание, нисколько не смущавшее двух старых знакомых, и без слов понимавших друг друга. Я не знаю, даже сейчас, могу ли осмелиться назвать его другом.

Нам принесли новую бутылку, поставили перед нами стаканы и наполнили их вином. Г’Кар поднял свой стакан и вдохнул аромат содержимого, демонстрируя утонченность, разительно контрастировавшую с его грубоватой внешностью.

— Это вино, — объявил он, — исключительно удачного сбора.

— Разве не все мое вино хорошего сбора?

— Но не такого исключительно хорошего, — ответил Г’Кар. — Чему обязан такой честью?

— Прошел ровно год, — напомнил я ему. — Целый год с тех пор, как ты спас мою жизнь и попал под мое покровительство. Ровно год с тех пор, как мы начали еженедельно обедать вместе. Я удивлен. Я полагал, что эта дата должна была, словно выжженная огнем, отпечататься в твоей памяти.

— Слишком много вопросов занимают сейчас мой ум, Лондо, — ответил он. — Мои извинения. Должно быть, что-то экстраординарное вытеснило в моей памяти столь знаменательную дату с подобающего ей места на шкале самых важных событий. Итак, раз мы празднуем годовщину, означает ли это, что ты решил отпустить меня?

— С чего это вдруг у меня могло бы возникнуть подобное желание? — удивился я. — Позволить моему самому великолепному другу, Г’Кару, улететь отсюда ни с того, ни с сего? Нет, нет… Боюсь, я не могу этого допустить, хотя бы потому, что в результате предстану в дурном свете в глазах тех, кто внимательнее всех следит за мной.

— Поскольку я представляю собой потенциальное орудие, которое можно задействовать в случае ухудшения нынешней ситуации.

Как ни прискорбно, я не нашел, чем возразить ему.

— И то правда, — неохотно признал я. — Мой Премьер-министр и его союзники совершенно недвусмысленно дали мне понять, что тебе позволено остаться в живых лишь потому, что живешь ты здесь, под моей протекцией. Если я позволю тебе покинуть дворец, значит, я позволю тебе нарушить законы Примы Центавра. А наши законы запрещают всем чужеземцам появляться на Приме Центавра, равно как запрещают использовать «сеть хамелеона». А мне непозволительно демонстрировать снисходительность к преступникам.