Пола Вольски - Сумеречные врата

Пару секунд Ренилл простоял, ошеломленно уставившись на них. На то, чтобы снова заставить ноги двигаться, потребовалась целая вечность, да и шаг оказался черепашьим.

Скорей! Тело не повиновалось. Руки горели, а дыхание вырывалось из груди короткими толчками. Голова сильно кружилась, но это было уже не важно. Не смогут они проследить его в этих переулках. Он мигом собьет их со следа.

И сам собьется, никуда не денешься. Ренилл не разбирался в этой путанице темных улочек, перекрытых нависающими балконами. Он вдруг оказался на освещенном луной пятачке у городского колодца. Пришлось протереть глаза кулаками, чтобы остановить вращение потрескавшихся стен вокруг маленькой площади.

Вокруг колодца собралось несколько бездельников, наслаждавшихся прохладой лунной ночи. Они уставились на Ренилла, разинув рты. А может, и не на него. Лица их выглядели сейчас расплывчатыми белыми пятнами. Одно Ренилл знал твердо: скрыться с глаз. Затеряться в переулках. Он бросился бежать через площадь. Ноги заплетались, его пошатывало, а дальняя стена домов, казалось, отступала все дальше.

Кто-то из зевак выкрикнул то ли шутку, то ли оскорбление, то ли предостережение. Слова потеряли значение, но Ренилл все же оглянулся и успел заметить летящие ему вслед клочки тьмы. Четверо вивури? Пятеро? Кто его знает, сколько их у Отца.

Отец.

Он существует.

А вонарцы и знать об этом не знают.

Да и знали бы — не поверили. Попытайся он рассказать, тут же запишут в сумасшедшие или вруны.

Мир вокруг снова стал темным. Ренилла бросало от стены к стене в узком горле еще одного безымянного проулка. Здесь не разминуться двум фози, а вивури где-то за спиной… Хоть бы уж догнали, и конец всему…

Ренилл расслышал шорох крыльев — не хуже шпоры в бок. Он метнулся в непроглядную тьму и почти сразу наткнулся на невидимую преграду. Перебирая руками, он вслепую шел вдоль нее. Скоро во мгле замерцал слабый свет хидриши. Что это, тоннель выходит в храмовый дворик? Нет, из ДжиПайндру он выбрался, да и свет — не хидриши, обычная свеча, прикрытая ажурным щитком. Дешевый фонарь над рассохшейся калиткой в изгороди из некрашеных досок. Под фонарем — медный круг. На таком обычно чеканят знак касты, но этот, кажется, гладкий. Гладкий диск — знак Безымянных. Коротко говоря, это место считается нечистым.

Рениллу было не до забот о чистоте своего духа. Он толкнул дверцу. Подалась. Конечно, не заперта. Безымянные, как и прокаженные, могут не опасаться незваных гостей. Ренилл перешагнул порог и услышал, как захлопнулась за ним калитка. Он оказался во дворе старого склада или мастерской. Среди зарослей сорняков тут и там виднелись ветхие шалаши и навесы, сделанные кое-как из старых ящиков и картонок, с дырами, забитыми промасленной бумагой. Среди этих построек горело несколько костров. Пахло подгорелым маслом, луком, таврилом и сточной канавой. Вокруг смутно виднелись фигуры людей. Двор был затянут дымом. Или это у него в глазах туман?

Рениллу послышался негромкий свист за спиной. Он сумел проковылять еще два-три шага и рухнул, прижавшись щекой к земле. Шаги, голоса над головой… и все исчезло.

Он едва замечал течение времени, смену дня и ночи. Была только боль, жар, слабость и бред. В кошмарных видениях он снова был в ДжиПайндру, снова и снова огнеглазые младенцы выползали из распоротых животов матерей, вспыхивали светом, взрывались изнутри и пожирались Таившимся-В-Тени. Обновление. И Тот, кто скрывался в темноте, не сводил с него взгляда, и Ренилл сливался с ним, растворялся, терял себя, и что самое ужасное — наслаждался гибелью. Иногда над ним склонялись силуэты людей. Что-то далось в пересохшее горло, омывало лицо и тело. С рукой проделывали что-то нестерпимо мучительное, Ренилл слышал бессмысленные звуки, напоминавшие его собственный голос — и снова погружался в беспамятство.

Было раннее утро, и солнце стояло еще низко, когда Ренилл снова открыл глаза. Он лежал на земле, под голову ему кто-то подсунул ком грязного тряпья. Над головой — косой навес. Вонь и мерзкое гудение. Полно мух, здоровенных, мясистых. Ренилл оглядел свое тело и сразу понял, откуда исходит вонь и что привлекает мух. К предплечью был крепко привязан труп вивуры. Ящерица сдохла не один час назад. А может, и не один день. Какая мерзость! Ренилл потеребил узлы, но обнаружил, что слишком слаб, чтобы справиться с ними. Пока что они с трупом ящерицы составляли одно целое.

— Не трожь!

Властный голос, хоть и с выговором городского дна.

Ренилл повернул голову. Женщина загораживала спиной дневной свет. Он медленно поднял взгляд от тощей, одетой в лохмотья фигуры к рукам с раздутыми артритом суставами и дальше, к лицу. Лица было не разобрать, только простой платок ветхого муслина, защищающий ее голову от горячего авескийского солнца. Знака касты нигде не видно. Конечно, Безымянная.

— Яд вивуры, вивура и вытянет, — продолжала женщина. — Это всем известно. Не трожь ящеру.

Ренилл обнаружил, что его зуфур, вместе с уштрой и прочими символами, исчез. Он был так же лишен всяких знаков принадлежности, как и эта женщина. Хуже того, он по доброй воле вошел в жилище Безымянных, чего ни при каких обстоятельствах не сделал бы ни один авескиец. Они предпочитали смерть осквернению духа. Неплохо. Кажется, болезнь не сказалась на памяти. Он заговорил на кандерулезском наречии, подражая ее выговору, и сам удивился, как слабо звучит голос. Еле слышный шепот:

— Я повинуюсь тебе, сестра моя, — наградив ее этим титулом, он как бы признавал свою принадлежность к Безымянным.

— Ах, какой невероятный взлет! Вот я и сестра самого что ни на есть Высокочтимого! Вот уж не знаю, достойна ли я такой чести.

Вот так. Можно больше не притворяться. Ренилл, как ни странно, не ощутил беспокойства. Может быть, тревожиться просто не было сил.

Женщина подошла чуть ближе, и теперь Ренилл разглядел ее получше — холодные глаза хищницы на морщинистом старушечьем лице. Но в выбившихся из-под платка черных прядях не было седины. Она, должно быть, выглядит много старше своих лет — у женщин Безымянных это обычное дело. Женщина опустилась рядом с ним на колени, проверила перевязку и потуже затянула узел. Ренилл задохнулся.

— Высокочтимый еще чувствует боль?

— Немного. Почему сестра моя зовет меня Высокочтимым?

— Твоя сестра слышала, как ты в бреду бормотал по-вонарски. Отличный, чистый вонарский, язык великих мира сего.

— Мой язык подшутил над тобой, передразнивая мучнолицых господ.

— Правда, языку твоему верить не стоит — раздвоенный, как у змеи. А фальшивая черпая краска на светлых волосах — тоже шутка, Высокочтимый?

— Фальшивая? — «Попугай!» — услышал Ренилл эхо голоска Чары.