Елена Белова - Сердце феникса. Все исправить

Галина молчала.

— А теперь подумай, что от нас останется после нашествия дай-имонов.

Тишина почти осязаемая накрыла пещеру. Только привычно потрескивало Пламя. С оранжевых языков сыпались нарядные рыжие искры.

Наконец послышался шорох, и в первом ряду тяжело поднялась Глафира.

— Что ж, кажется, это знак, — проговорила она. — Посмотри мне в глаза, Лина, и скажи, что все это правда.

Шаг. Глаза в глаза. Тишина.

— Это правда.

— Я тебе верю, — и, обернувшись, глухо уронила: — Катерина, твое слово?

— Верю.

— Стефания, твое слово?

— Верю... — Светловолосая феникс улыбается самыми кончиками губ. — И считаю, что самое время поставить вопрос об избрании новой Приближенной.

— Согласна.

— И я.

— И мы.

— Я тоже.

— Мм... — Лиз очнулась и дернулась в своих узах, пытаясь хоть губы высвободить. — Мм!

— Что ж, новым временам — новую главу... Мой голос тоже за тебя, Лина. Дерзай.

И вихрится Пламя, приветствуя новую Приближенную.

А некий зеленоглазый Страж обессиленно прислоняется к стене в своей нише...

Домой Дим добрался только поздно ночью. Пользуясь новообретенными силами, он «посмотрел» квартиру. Все спали. Кроме... кхм... кроме Лёша с его фениксом. Дим быстро отключил «зерцание».

И увидел Иринку. Она замерла у стола с тарелкой в руках — не то поставить хотела, не то убрать.... Нежная, в простеньком сарафанчике, домашняя, с облачком золотых волос.. Она так и шагнула ему навстречу вместе с этой несчастной тарелкой, потянулась обнять, спохватилась, отставила, едва не уронив.

Иришка, Снежка моя...

— А я тут тебе приготовила... Мы то есть. Мы с твоей мамой. Она у тебя хорошая... она сказала, ты ее любишь...

— Маму?

— Нет... в смысле, да, но она сказала про рыбу. Мы ее запекли. Будешь?

Дим смотрел на нее не отрываясь. Мама, рыба, тарелки... все равно. Главное, что она его ждала. Что надела сережку. И вообще. Снежка...

— Дим, ты так устал?

— Что? — очнулся тот.

— Я говорю, ты устал? — Волшебная рука погладила по щеке, и вся накопившаяся усталось вместе с демонами, переговорами и неукротимыми проверяльщиками из Совета Координаторов отодвинулась куда-то в далекие дали... — Ты меня слышишь? Я спрашивала, ты правда любишь рыбу, запеченную в...

— Снежка, — перебил Вадим, почти задохнувшись от нежности. — Снежка, что ты говоришь такое? Я тебя люблю, а не какую-то рыбу. Понимаешь?

Иришка подняла глаза... На тонком лице расцвела такая улыбка! Та, самая «извечно-женская», с которой, наверное, все истинные дочери Евы обращаются к нему, единственному и неповторимому. И нежная, и лукаво-дразнящая, и таинственная. И смущенная...

— Понимаю. Знаешь, Лёш мне сказал, что он сегодня «всю эмпатию угрохал в пещере фениксов», так что ночью не почует даже пляски русалок. Вот...

Он проснулся от тревоги. Рассвет вихрился туманом за окнами, дышал свежестью.

Тихо. В чем дело?

В комнате никого. Связь... порядок, Лёш в норме. Что... преисподняя, нет! Где-то далеко, на грани «восприимчивости» затлели угольки.

Серые.

Лина проснулась под утро. Несколько секунд бездумно рассматривала узорчатый потолок (Янова роспись), пока не поймала себя на том, что улыбается невесть чему. Хотя почему — непонятно? Понятно.

Пригревшийся в Лёшевом огне Феникс мирно дремал, транслируя волны покоя и уюта, по телу еще бродили отголоски ночного тепла, а рядом сонно дышал тот, без кого она теперь не сможет жить.

Избранник.

Лёш, Лёш... Она приподнялась на локте и посмотрела в лицо спящему. Рассыпанная каштановая челка затеняла закрытые глаза, припухшие губы, кажется, вот-вот шевельнутся. Любимое лицо. Любимое до последней черточки. До крохотной родинки на переносице.

Близкий-близкий. Навсегда.

Она прикрыла глаза, запоминая это: тишину, нарушаемую шелестом листьев за окном и дыханием Лёша, его руку на своем плече, его тепло. И задержала дыхание, потому что этот момент, вот именно этот — светлого, полного, совершенного счастья хотелось удержать в памяти навсегда.

Не будить, не тревожить, не касаться даже — просто смотреть. И вспоминать.

«Я ничего не обещаю... на первом свидании», — шепчут его искусанные губы. А она, Лина, смотрит на него и думает, что зря не знакомилась до сих пор с мальчиками. Потому что среди сверстников ей пока не попадалось таких нахалов.

Следующее воспоминание. Фигура в перекрестье лучей, и ясный голос, словно касающийся души:

А потом он смотрит в зал, и...

«Ты! — почти просяще звучит его голос. — Это ведь ты?!»

А она впервые в жизни забывает о порученном задании.

— Эти уж мне эмпаты... — шутливо негодует она перед знакомством с родителями.

— Особенно один, — соглашается «этот эмпат», как бы невзначай придвигаясь поближе...

— Совершенно невозможно себя ведут...

— Точно.

— Надрать ему уши...

— А может, лучше поцеловать? — вносит предложение обладатель ушей.. — Он больше не будет...

«Дим, стой!» — Лёш рвется наперерез разъяренному Вадиму и закрывает ее собой...

Пещера фениксов и смертный приговор... и лед, обещанный лед, вымораживающий сердце. И знакомый голос рядом, как чудо:

«Лина, ты цела? Очнись... Вадим, держи барьер!»

И горячие руки Лёша на ее запястьях — у оков...

И потом, и потом...

Который раз ты спасаешь мне жизнь, светлый маг? Столько всего даришь — жизнь, веру в людей, себя... и меня. Настоящую меня. Без тебя — я понимаю, понимаю! — все было бы по-другому.

Высшие силы, что я сделала?

Говорят, вы награждаете или караете человека за его дела. Что я сделала, за что мне это?

Неизвестно. Зато... зато еще могу.

Она бесшумно поднялась с постели. Набросила одежду. Нацарапала записку... В следующую секунду мир выцвел и качнулся, чтобы, спустя миг, снова расцвести красками — особенно алой и золотой.

Пламя...

Оно вскинулось и заиграло золотистыми языками, приветствуя, узнавая. Лина кивнула и, шагнув вперед, погрузила руки в знакомый жар.

— Ты ... — шепнула золотая глубина.

Лина едва удержалась, чтобы не отдернуть руки. Спокойней, ну-ка.

— Значит, мне не показалось. Ты можешь говорить.

Пламенный вихрь пронесся в жаркой глубине. Рассыпался на несколько огненных жгутов, опал.

— Да.

— Изумительно... давно?

— Да.

— Но почему об этом никто не знает?

Беззвучный голос изменился, в шепот вкралась горечь.

— Потому что меня никто не слышит...

Подождите... как это?

— Но... Хранительница?

— Иона. Она тоже «железная». Догадывается, но не слышит...

— Я не понимаю.

— Меня способны полностью слышать лишь истинные фениксы. А их ко мне не подпускают... и прогоняют, едва они войдут в возраст.