Елена Белова - Сердце феникса. Все исправить

— Почти. Старик, ты не представляешь, как трудно в нашей квартире найти место для репетиций!

— Неужели?

— Все занято. На нижнем этаже, сам понимаешь, мама. Она жалуется, что от наших ударных у нее тесто опадает. А если мать на своей биостанции, то в дело включаются говорящие рыбки и вопят, что наша музыка им мешает сериалы смотреть. Причем вопят так, что звук из колонок запросто перекрывают. Наверху не легче. В одной комнате Маринка уроки учит, во второй Ян свои архитектурные проекты воплощает. Он вообще-то не жалуется, но шар — инструмент тонкий, с громкой музыкой резонирует, изображение сбивается. Есть, правда, версия, что изображение сбилось вовсе не от гитар, а от действий одного любопытного мальчишки с чересчур длинным носом, но Ян в это не верит и за друга Игорька горой. А еще в этой квартире постоянно кто-то спит. Или Вадим, или отец, или Дим с Иринкой...

— Лёш, — тихо перебил Алекс, — зачем ты мне все это рассказываешь?

Черт. Конечно, раскусил. Себе-то не соврешь. Вот так готовишься, подбираешь слова, не раз и не два прокручивая в голове будущий разговор. Собираешься рассказать о семье, о тех мелочах бытовых, которые иногда цепляют сильней прямых уговоров, растормошить, отогреть, заставить улыбнуться, заинтересоваться хоть чем-то, кроме радужной жути...

И все разбивается о пристальный взгляд и негромкий вопрос:

« Зачем ты мне все это рассказываешь?»

Зачем...

Затем. Да просто мы не можем допустить, чтобы ты...

— Алекс, вернись, а? — Лёш вдруг отбросил все хитрости, не до них. — Как Вадим. Вернись домой.

— Это невозможно, — после паузы глуховато роняет альтер эго.

— Конечно, невозможно. Сейчас. Но станции строятся бешеными темпами. Еще до конца октября все будет готово, и барьер можно будет снять. И...

— Нет.

Что ж такое... Лёш и не думал, что будет легко, но и с таким железобетонным «нет» столкнуться не ожидал. Об это «нет» можно было танк расколотить!

— Почему?!

— Почему? — В этот миг двойник удивительно напоминал кота: зеленые глаза сверкают, в голос вплелось шипение. Был бы хвост — сейчас бы по бокам хлестал.

— Потому, Лёш. Потому что не смогу. Потому что барьер рухнет куда раньше конца октября. Мы что-то не рассчитали, а может, вмешался какой-то дополнительный фактор (в последнее время мне все время кажется, что кто-то пытается расплести энерголинии изнутри, отсюда), но времени у нас меньше, чем думалось раньше...

И не успеть.

Пусть уж лучше так...

— Потому. Моя мать не работала биологом, между прочим.

— Что?

— А мою сестру звали Зойка. Это не мой дом на самом деле. Не моя семья. Не стоит забывать об этом.

— Придурок упертый.

— Согласен.

— Напустить на тебя мать, что ли? — задумчиво роняет Лёш. — Она тебе живо прочистит мозги насчет того, твоя это семья или не твоя.

Алекс вздохнул:

— Ты ведь не отстанешь?

— Даже не подумаю. Насчет этого можешь быть совершенно уверен. Больше того, я собираюсь вернуться довольно скоро.

И вернется же. Он тоже упрямый...

вдруг толкнулись в сознание сами собой возникшие строки,

Но к гитаре, заброшенной на спину двойника, не прикоснешься. И бумаги здесь нет. И эта песня тоже останется ненаписанной...

А на далекой горе среди вечных снегов, среди ледяной метели застыла, вскинув к черному небу замерзшие руки, фигура в чернокрасной накидке. Красные глаза, такие странные на сером лице, напряженно всматривались вверх, словно выискивая среди них что-то свое, недоступное остальным.

Сегодня барьер снова не удалось «разъять». Плетение, мертвый дождь его побери, все еще слишком мощное, и это бесило неимоверно. Сюда бы кого-то из со-профи, из опытных ссои-ша, а не этих бесполезных солдат и бесполезной молоди-неучи.

Но ничего. Он подкопит сил... он еще покажет этим аборигенам, кто тут сильней.

Он добьется.

Барьер будет сломан. Скоро...

Высоко над землей небо не синее. Оно темное. А здесь цветное.

Да... цветные сполохи — плохая замена струнам. Но будем обходиться чем есть...

Стоп. Что это?!

Снова. В плетении энерголиний не было ни тепла, ни холода, и у Алекса давно не осталось тела, и все-таки он вздрогнул.

Преисподняя, как говорила Лина. Преисподняя!

У него нет тела и нет нервов — нечем ощущать боль. А она есть.

Больно, д-дьявол!

Энерголинии трясет и дергает, будто в цветное плетение вцепился игривый котенок... чудовищный котенок... зверюга... Он тянет нити на себя, он пытается расшатать, разорвать «узлы». Открыть брешь, дыру.

В глазах мечутся цветные сполохи, очень не хватает надежного, как скала, Дима, барьер рвется из рук, как сеть в руках горе-рыбака, вдруг поймавшего сома или осетра вместо ожидаемых карасиков.

Нельзя отпускать.

Нельзя допустить ни одной прорехи. Каждая прореха — это дай-имоны, дайи... зараза, бешенство в мирных глазах морской свинки, звереющие портреты в мертвом убежище в мире Дайомос, смерти, смерти, смерти.

Удержать...

Один плюс есть и в посмертном состоянии: ты уже не умрешь. Так что держись, Алекс. Держи! Ну же! Еще чуть-чуть, еще... да, ослабевает... кажется, ослабевает. Вот так, еще немного. И можно выдохнуть. Можно бессильно опуститься куда попало, позволить себе выдохнуть, расслабиться, пережидая, пока уйдут боль и остаточное напряжение. На самом деле ничего этого не было: ни дрожащих рук, которые так и тянет сжать в кулаки, ни взмокших волос, которые никогда не растреплет ветер. Все это иллюзия.

А вот нападение на барьер — нет. Это по-настоящему.

И оно было изнутри.

Что творится?

Это не может быть Дим. Даже если... Нет, не может быть. У Димки сопротивляемость и новое тело. Даже если бы он подцепил эту чертову дрянь, это не проявилось бы вот так сразу.