Робин Хобб - Кошачья добыча

— Розмари! Кому говорю, забери же этот клятый картофель!

Она обернулась назад, к нему, недоумевая, с чего бы тот решил сгрузить на неё ещё и мешок. Не сказать, что они были так уж сильно нагружены, однако ко всему прочему женщина несла под сердцем дитя, и живот выступал уже порядком, к тому же на изношенные ботинки налип толстый слой грязи и слякоти, отчего ей, донельзя уставшей, хотелось расплакаться.

— Зачем? — воспротивилась она упрямо, стараясь смахнуть с лица холодные капли, капающие и капающие вниз. Тем временем Пелл попросту всучил гружёную сетку прямо в руки.

— Разве не видишь, что мне надо помочь ей? Она вляпалась в ловушку, бедняжка!

У Розмари не было свободной руки, чтобы протереть глаза. Заморгав часто ресницами, она смогла разглядеть ребёнка в какой-то желтеющей одежде, что стоял под деревом на обочине дороги. Вернее, зябко тулился под дождём, сгорбив плечи и обхватив себя руками. Нет, тулил ась . От тонкой кружевной накидки было мало проку против внезапно нагрянувшего проливного дождя.

Пелл пустился бегом к промокшей до нитки девочке, а Розмари ещё раз поморгала глазами. Нет, не ребёнок, не девочка, а девушка . Юная женщина, тоненькая и стройная как малолетний подросток, с гривой чёрных как смоль волос, развеваемых ветром, словно рябь на волнах, по краям нелепого куцего плаща. Из-за дурацкого одеяния этого, она, вероятно, и казалась моложе своих лет. А заодно, и глупее. Право слово, кто в своём уме выйдет на улицу столь легко одетым, да ещё на самом исходе осени? Мотнув головой, Розмари ещё раз стрясла дождинки с ресниц и наконец опознала незнакомку. Меддали Моррани. Дочка торговца, богатого негоцианта, заработавшего свои барыши на море. Она жила на той стороне залива, но порой наезжала с визитами к своим кузинам. Всегда одетая с иголочки, такой уж была она; даже ребёнком красуясь нарядно вышитыми юбками и красивыми ленточками в волосах. Ну, хоть больше девица эта и не была ребёнком, барыши отца по-прежнему кутали её знатным покровом.

— Ей просто надо постоять так, пока шквал не уймётся, — крикнула Розмари вдогонку Пеллу. Мешок отвешивал руки, и она чуть приподняла его, навскидку оценяя вес. Ботинки оовсем отсырели от слякоти и грязи, и пальцы ног, казалось, заледенели от холода.

Пелл уже раскланивался с дрожащей на ветру, как тростинка, девушкой. Они о чём-то переговаривались, та было улыбнулась, но очередной порыв усилившегося ветра отнёс слова в сторону от напрягавшей уши Розмари. Пелл повернулся, окликая её.

— Я пойду помогу ей добраться до города. Забирай картошку и ступай домой. Я обернусь чуть погодя.

Потрясённая, она неподвижно стояла под бушующим водопадом дождя, неверяще наблюдая, как на её глазах Пелл приглашающим жестом распахивает свой плащ, чернеющий на ветру, словно вороново крыло, с улыбкой предлагая Меддали укрыться под ним у него на груди. Что та мигом и проделывает, рассыпавшись звонким смехом.

— А что насчёт неё? — гонимый ветром голос Моррани долетел сквозь свистящие порывы шквала. Всё ещё улыбаясь, та тыкала пальцем в сторону так и стоящей на одном месте Розмари.

— О, да полный порядок. Ей по плечу справиться с любым дождём. Увидимся позже, Рози!

И что, что ей тогда оставалось делать? Ей, промозглой от ветра и замёрзшей до костей от холода и сырости; ей, с руками, обременёнными картофелем и рыбой, — и животом, с нерождённым ещё дитя, — и сердцем, раздавленным под непосильной ношей, что он так невзначай свалил на неё. Ей-то самой он и не вздумал предлагать закутаться в плащ, когда небеса неожиданно грянули бурей. Нет. Он предпочёл преберечь тот для спасения незнакомки. Для милашки в роскошном платье, с осиной талией и россыпью колец на пальцах. А она, Розмари? Что там, подумаешь, какая-то девка, брюхатая его ублюдком. Она беспомощно следила взглядом, как крошечные фигурки удаляются прочь, всё дальше и дальше, и никак не могла придумать, что же ей делать. Но ветер задул с новой силой, словно подпихивая под бок в сторону дома, и она ушла тоже.

А после, кое-как добравшись до коттеджа, на еле держащих ногах, вымокнув до кости, сготовила ужин в их жалкой лачуге и села ждать его. И ждала. Ждала Пелла всю ночь напролёт, и утро, и день, и следующую ночь, и ещё долгие дни, обернувшиеся неделями, а затем и месяцами. Ждала, рыдая и надеясь, не переставая ждать, даже когда малыш уже явился на свет; ждала, что Пелл опомнится, придёт в чувство и вернётся домой, к своей новообретённой семье; ждала, что родичи разлучницы узреют наконец, сколь никчёмного парня пригрели у себя и отвадят его, выгнав взашей; ждала, даже когда у дверей появился дед Пелла, сгорая от стыда, поглядеть на новорождённого правнука.

К тому времени досужие слухи облетели уже всех, кого можно. Тем днём Пелл следовал за Меддали прям до самого бота, что должен был взять девушку на борт и отшвартовать обратно, через залив, к огромному дому отца в Доритауне. Сельские сплетницы старались что есть сил, чтобы так или иначе просветить Розмари во все детали истории. Пелл пришёлся по душе Моррани-старшему. Впрочем, Пелл всегда и у всех пользовался благосклонностью, красавчик Пелл, с его широченной улыбкой, весёлым нравом и умением легко втираться в души. Отец Моррани дал ему работу в одном из своих пакгаузов. Какое-то время, впрочем, весьма короткое, она пыталась было заставить себя поверить, что Пелл пошёл на это ради них обоих. Кривила душой, делая вид, что тот просто воспользовался плывущим в руки шансом нажиться как следует. Ради них. Что вскоре он вернётся домой как ни в чём ни бывало, исправившись и раскаявшись, с карманами, набитыми доверху монетами. Ради них обоих. Всё ради них. Может даже, он позаботится о Розмари с Гилльямом и перевезёт их всех в уютный маленький домик где-нибудь в Доритауне. Или, нет, просто однажды ночью, широко распахнув дверь, шагнёт через порог, с грузом игрушек и тёплой одёжки для своего сына. Вот и пускай тогда селяне заткнут-таки рты, враз подавившись насмешками! Пускай как есть убедятся, что Пелл любит её и любил все время, не забывая ни на минуту.

Но Пелл так и не шёл. Дни всё тянулись и тянулись унылой чередой; Розмари что есть духу боролась за их существование, выбиваясь день ото дня из сил, а её малыш рос и рос, прибавляя час от часу. Глупые, нелепые мечтания оборотились горечью и ожесточением. Она то плакала, то оплакивала себя и свои дурацкие надежды, то проклинала злой рок, нависший над ней. Она возненавидела Пелла всем сердцем и жаждала отмщения. Она то винила Пелла, следом за ним — Меддали, потом корила себя, затем опять же — Меддали, и наконец, вновь обращалась к Пеллу, и так по бесконечному, бессмысленному кругу снова и снова. Права была Хилия, сказав резко и начистоту: она, казалось, слегка повредилась рассудком. Но её было уже не образумить. Немыслимо было взывать к разуму и остановиться, прекратить нескончаемый поток ненависти и вины. А потом, о прошлом году или около того, она вдруг перестала вообще что-либо чувствовать к Пеллу, за вычетом робкой надежды, что тот никогда уже не вернётся обратно и не нарушит тот мир и порядок, что Розмари наконец нашла силы обрести, сама с собой.