Людмила Горобенко - Предназначение

Одной из особенностей Атера было его умение в течение нескольких минут перемещаться на любые расстояния. Это было необъяснимо. Но как только я садился в седло с намерением проехать в то или иное место как можно быстрее, через несколько мгновений оказывался там. При этом я видел, как мимо меня проносятся окрестности, сливаясь в одно размытое пятно. Это было непостижимо даже для моей сверхбыстрой скорости.

Эдина сказала, что он потомок Гуллфакси — коня скандинавского великана Грунгниру. Жиром нашел по моей просьбе сведения об этом коне. Грунгнир мог одинаково быстро перемещаться по земле, по воздуху и по воде. К моему удовольствию, Атер перенял от своего предка эти качества. Хотя иноходец великана и не был быстрым, как Слейпнир, конь Одина, я был доволен возможностями своего скакуна.

Когда я впервые прочел о Грунгнире, то высказал свое сомнение в правдоподобности этих мифов. Жиром, рассмеявшись, заметил, что мы сами являемся частью этой неправдоподобности.

— Помните, как сказано у Шекспира: «На Земле и на Небе, Горацио, есть много всего, что и не снилось нашим мудрецам».

Вечером назначенного дня я отправился в поместье де Франце. Я вывел Атера на пригорок с вековым дубом и уже через мгновение оказался на небольшой возвышенности у берега полноводной реки. Передо мной расстилался сельский пейзаж, освещенный неполной луной. Обработанные поля перемежались с небольшими рощами. Несколько деревень лепились в берегу Вьенны. Большая дворянская усадьба стояла поодаль на высоком обрывистом берегу. Ее окружала роща, в которой росли тисы, дубы и березы. Каштановая аллея, ведущая к парадному входу в господский дом, прямой линией означила подъезд.

Я спустился к аллее и увидел Миори, который притаился в тени каштана.

— Слава Вседержителю, вы приехали! — воскликнул священник не совсем искренне и перекрестился. — Я, признаться, очень переживал.

— Почему? Я же дал слово, — я спрыгнул с седла и отпустил Атера.

— Пойдемте, я проведу вас в комнату малютки через черный вход, — быстро прошептал он, не ответив на мой вопрос. Но в мыслях преподобный уже сожалел о своем визите к нам. Его мучили страх и подозрение, которые он испытал при нашей первой встрече. Конечно, он не мог объяснить их причины, но инквизиция навеки оставила след в душах людей, и пастырь, увидев нас, почувствовал тревогу и засомневался в правильности своего решения.

Я повернулся к нему и, глядя в глаза, тихо произнес:

— Вы забудете о своем страхе раз и навсегда. Я не колдун и не знахарь. Я всего лишь храбрый человек, вызвавшийся помочь барону и баронессе.

Миори моргнул непонимающее, а потом облегченно вздохнул. В мыслях он обругал себя за предрассудки и отметил, что я отважный и славный малый и мне непременно удастся разгадать тайну рода де Фронце.

— Ведь недаром же о нем ходят слухи, как о воине, сражающемся с нечистью! — подбадривал он себя мысленно.

Мы вошли в покои младенца. У колыбели сидела кормилица и два дюжих молодца с кремневыми пистолетами и ружьями.

Сохраняя молчание, мы поздоровались лишь легким поклоном. Я оглядел комнату. Большое окно было заперто на задвижку и висячий замок. Дверь в комнату пастырь замкнул и опутал дверные ручки цепью сразу же, как только мы вошли. Двигаясь почти бесшумно — я не хотел вызвать страх и сомнение у людей поэтому передвигался, как они — зашел за ширму, стоявшую в дальнем углу комнаты.

В доме еще некоторое время были слышны звуки располагавшихся на ночь людей. Но вот все стихло, и большой двухэтажный дом де Франце погрузился в темноту и сон. Был слышен лишь мерный ход больших пристенных часов, стоявших в длинном коридоре, за дверью комнаты.

Я огляделся. Детская была роскошно убрана. Дорогая мебель, множество игрушек, на стенах, затянутых светлыми шелковыми драпировками, развешены веселые картины, изображавшие пухленьких младенцев и херувимчиков, сельские пейзажи. Было видно, как родители мечтали сохранить жизнь ребенка. Только одна из картин выделялась своей мрачностью и неуместностью. На ней была изображена немолодая почтенная дама, одетая в старинную одежду. Скорей всего, портрет был написан в одиннадцатом-двенадцатом веках.

Бонна, священник, сжавший в руках большой серебряный крест, и его подручные с оружием наизготовку расположились вокруг колыбели плотным кругом. Ни один человек не смог бы проскользнуть мимо них. Кормилица сидела напротив ширмы, за которой я укрылся. Я старался не смотреть в ее сторону. Она была молода и красива. Возможно, недавно родила первенца и за здоровый цветущий вид была приглашена к ребенку барона. Ее грудь, выглядывающая из разреза платья, равномерно поднималась и опускалась в такт дыханию. Я с усилием заставил себя оторвать взгляд от ее белой кожи. Амбре женщины было настолько притягательным, что начала кружиться голова. Я улавливал его, выделяя из всех других запахов замкнутого пространства комнаты.

Неожиданно я поймал себя на мысли, что мне уже все равно, кто придет за несчастным младенцем. Помимо воли я начал строить план убийства мешавших мне мужчин. С моей скоростью это не займет много времени. Никто даже пикнуть не успеет, как я сверну им шеи. Пульсирующее возбуждение билось во всем теле тугими толчками, унося в мир опьяняющих грез. Перед глазами вставали воспоминания о Кали Махадеви, о той безумной страсти, которая владела мною в мгновения нашей близости.

— Никто, кроме этих людей, не знает о моем присутствии, — стучало в голове, — все подумают, что случилось очередное несчастье, — преступная мысль раскаленным прутом вонзалась в сознание. Картины наслаждения вставали перед мысленным взором. — Давай, попробуй! Все будет просто и легко. Никто не узнает об этом!

Один из охранников заснул и внезапно всхрапнул. Все вздрогнули от громкого звука. Я мысленно закричал от ярости. Вогнав в свою ладонь острие кинжала, я медленно поворачивал его, отвлекая себя от запретных мыслей. Алая кровь засочилась из раны, и мгновенно сворачиваясь в гранатовые зерна, бесшумно падала на ковер.

Через некоторое время люди опять замерли на стульях, медленно погружаясь в полудрему.

Часы за дверью пробили два часа пополуночи. Свечи почти прогорели и едва освещали комнату. Тихо. Только слышится мерное дыхание заснувших людей.

Вдруг мне показалось, что дама на старинной картине моргнула и слегка повернула голову.

— Что за чушь?! — я пригляделся внимательней. Нет, дама глубоко вздохнула, словно пробуждаясь от мертвого сна. Повела рукой, распрямила спину, как будто она затекла от долгого неподвижного стояния. Потом, достав из кошеля, висевшего на ее поясе, какой-то предмет открыла его и, поднеся ко рту, сдунула в комнату серебристую пыль. Люди, глубоко вздохнув, застыли в неподвижности.