Виктория Угрюмова - Некромерон

— Никому и никогда в нашем роду Кассария не являла свою благосклонность столь явно и недвусмысленно, — не стал развивать поэтическую дискуссию жестокий Узандаф. — И думаю, Зелг, что тебе предначертана великая судьба. И что Кассария ждет от тебя героических деяний. В конечном итоге, может, именно тебе суждено поразить Галеаса Генсена в его логове.

— Только этого мне и не хватало, — испугался Зелг. — Дедушка, я же пацифист.

— Тебе никто не говорил, что с этим нужно срочно что-то делать?

После того как книга была доставлена в замок и Зелг выслушал подробный доклад верного голема, в библиотеке собралось нечто вроде большого народного хурала, на котором всякий спешил высказать свое мнение. Стоял неимоверный шум и гам, и страдалец библиотечный эльф демонстративно являлся на публику с пробковыми затычками в ушах и головой, обмотанной клетчатым платком.

Дотт неизменно предлагал ему порцию лекарственной бамбузяки и, встретив холодный отказ, передавал ее Такангору, который оную бамбузяку приспособился поглощать кувшинами.

Вообще данную книгу следовало бы почтительно писать с большой буквы — Книга. Важная шишка среди себе подобных. И хлопот совещающимся она причинила немало. Началось с того, что злосчастный библиотечный эльф попытался прочитать предисловие, начертанное летящим почерком, выцветшими чернилами не то лилового, не то темно-красного цвета (за давностью лет не разберешь), какими-то иероглифами.

Книга отреагировала неадекватно — мелким разрядом энергии, в результате чего библиотекарь впечатался на лету в шкаф с редкими миниатюрными изданиями и бессильно сполз на пол, придерживая голову обеими руками.

— Как это понимать? — вопросил Узандаф.

— Судя по всему, мессир, — отвечал пострадавший с неизменным достоинством, — сия Книга готова открыть свои тайны только избранным, и по непонятной для меня причине я не включен в их число. Если же учесть, сколько рукописных и печатных изданий я собственноручно реставрировал, переплел и перевел, — продолжал он, адресуясь непосредственно к огромному фолианту, — то некоторым впоследствии должно стать стыдно за столь грубое обращение с интеллигентным и тонким созданием. Моя ранимая душа жаждет покоя и отдохновения. Мессир, я беру выходной.

— Постойте, — вскричал Зелг, но было уже поздно. Скорбящий библиотекарь растворился среди стеллажей.

— А как же мы без него разберемся, что тут к чему?

— Бесполезно, — вздохнул Узандаф. — Он уже взял выходной, и ему все равно, дадим мы его или нет. Что ты хочешь — ученый человек, книжный червь. Такие ничего не боятся.

— И что теперь?

— Начнем с самого начала. Ее просили передать вам, ваше высочество, — заметил голем, — значит, вам она точно откроется.

Герцог внимательно перелистывал плотные страницы, более похожие на тончайшие костяные пластины, чем на бумагу. Каждая страница была заполнена другим почерком, другими чернилами и на ином языке. Даты были проставлены, но и их узнать было невозможно, будто этот том доставили сюда из какого-то другого мира, с иным летосчислением и хронологией.

— О! — внезапно воскликнул Такангор, разглядывая из-за плеча Зелга одну из страниц. — А этот вот текст я волне могу прочитать. Это выдержка из мемуаров Тапинагорна Однорогого, которые нам всучи… настоятельно рекомендовала изучать наша маменька. Обычно он пишет про толковые вещи: драки там, битвы, расположение войск, тактику, ну вы понимаете… А этот вот кусок — полный бред. Ахинея. Но маменька велели заучить его наизусть, чтоб, говорит, ночью тебя подняли по тревоге, а у тебя сей текст от зубов отскакивал. И чтоб, говорит, ты его признал среди тысяч иных. Вот, выходит, как всегда правы были… Здравствуй, знакомая история, рад тебя снова видеть.

И, заметив, что лица у окружающих приобрели странное выражение, пояснил:

— Маменька велели. Нам ее ослушаться — ни к чему. Добром не кончится.

— Что это за язык? — заинтересовался Зелг, в котором снова поднял голову ученый.

— Древний язык минотавров. Им пользовались наши предки, обитавшие в Алаульской долине. Тогда племена минотавров были еще весьма малочисленны, разрозненны и ютились на крохотной территории не больше Юмамурского княжества, — бодро отвечал Такангор, и все присутствующие дружно подумали, что его речь более всего похожа на хорошо выученный урок. И только строгого учителя с указочкой не хватает для полного комплекта. — Большинство исследователей называют его рийским диалектом, и это название прочно утвердилось в специальной литературе, — продолжал Топотан. — Его используют для обрядовых песнопений, во время старинных ритуалов, а также для составления важных документов, вроде завещания или любовного послания. Рийским диалектом написаны и воспоминания Тапинагорна Однорогого.

— Без запинки, — похвалил вампир.

— Лучше час на поле топором махать, — признался минотавр, — чем излагать науку. Ну что, поищем еще знакомые языки?

— А это идея, — просветлел Зелг. — Если милорд Топотан обнаружил понятную ему страницу, то, возможно, каждый из нас отыщет нечто ему известное. Не зря же этот паренек принес ее специально для меня. С веснушками? — в который раз уточнил он.

— С веснушками, — подтвердил голем. — И глаза голубые-голубые.

— Вот видите.

Спустя часа полтора стало совершенно очевидно, что по одной странице вполне могут перевести князь Мадарьяга, признавший в причудливой бирюзовой вязи древний жанивашский; Карлюза — ко всеобщему удивлению продемонстрировавший глубокие познания в так называемом мертвом языке Бангасоа; Зелг, сумевший с грехом пополам расшифровать клинописные аздакские письмена; Крифиан — посвятивший друзей в тонкости произношения древнегрифонского языка чин. Более других отличился в этом нелегком деле доктор Дотт, который и сам был поражен до глубины души тем, что магическая тайнопись, неподвластная иным, — это каракули, коими пестрят любые рецепты.

— Всю жизнь выписывал лекарства, и что оказалось? Что я носитель тайного знания?! Эх, жаль, поздновато это раскрылось…

— А то что?

— Все неприступные пациентки были бы моими. Женщины обожают загадочных мужчин… Вот незадача! — И расстроенное привидение свернулось клубком на плече у верного друга — голема.

Сам же Думгар, помявшись, признался, что клинописные письмена, выдавленные в плотном листе и залитые алой эмалью, — суть язык легендарной Канорры и что, пожалуй, с позволения мессира Зелга, он бы перевел их собравшимся. После чего с пугающей легкостью прочитал страницу сложнейшего текста, комментируя отрывки с точностью специалиста.

Две страницы остались тайной, их не смог расшифровать никто.