Александр Авраменко - Красно Солнышко

Повёл рукой на лес мачт и тучу народу, позади него возвышающуюся. Глянул хан, опять в улыбке расплылся – понравилось ему, что зять славянский столь могуч. Потом опять глаза сузил:

- Но муж её наш обычай нарушил…

Вспомнил тут воевода, что ему дед-ведун говорил, подозвал к себе Мала верного, шепнул ему на ухо кое-что, убежал воин. Хан напрягся, потом расслабился – копьё мира с ним. Не тронут его славяне. К тому же понял, что раскусил его собеседник, сам заговорил:

- Жаль, не увижу я больше дочь любимую. И внука своего. Семь сыновей у меня было. Все сгинули в битвах и сражениях. Одна Йолла оставалась, звёздочка моя. Когда узнал я, что пропала она в походе – горевал сильно. Да услышал от заезжих купцов, что некий славянин с Громовиком на доспехе купил себе деву нашего племени в Арконе, Потому и направил свои стопы сюда, чтобы узнать, не дочь ли это любимая моя. Да опоздал. Уже уплыла она неведомо куда. Всё время в неведении страдал, пока не узнал, что должны нынче вновь корабли со знаком Грома появится. Потому приехал сюда весной и ждал их. И дождался…

Тут Мал явился, со свёртком, в чистую тряпицу завёрнутым. Принял его Крут, положил перед Бурай Ханом:

- Дочь твоя просила передать меня тебе это…

Развернул полотно, и ахнули все – кусок чистого золота с конскую голову величиной. И похож даже…

- Всё сокрушалась Йолла-лучница, что не может супруг её заплатить выкуп племени за увод её. И супруг её, Храбр отправил со мной этот слиток, чтобы при удаче передать его тебе, Бурай Хан…

Замер старик. Заблестели глаза его подозрительно. Тронул пальцами злато. Провёл по гладкой поверхности. Задрожала губа нижняя, но справился он с эмоциями. Достал из-за пояса плеть узорчатую, хитрыми знаками изукрашенную, Круту протянул:

- Возьми, славянин. Передай Йолле. Она знает, что это. Спасибо. За всё.

Поднялся, руку протянул, как равному. Тугарин – славянину. Крепко было пожатие старика, несмотря на годы. Сразу видно – мечом и умением завоевал он титул свой и положение. Воины, хана сопровождающие, на лошадь его усадили, ковёр скатали, кивнули на прощание славу, как равные. И умчались. Подивился народ на чудо. Не бывало ещё на их памяти подобного… А в вечор уже, когда Ярило уже спать собирался, явился толмач тугаринский, пригнал десять коней в подарок зятю. Все – вороные, сильные, злые. Гривы длинные, хвосты – от рождения не стрижены. Глаза кровью налиты, ногами бьют. Но красавцы, как один! Рослые, сильные! Настоящие боевые кони. Отдал гонец подарок ханский славам, передал, что не гоже тугарину без коня родного. Умчался. А тем временем и погрузку закончили. Все уместились. И места ещё немного оставалось. Туда Крут распорядился воду грузить. С провизией то у него всё отлично было – набиты трюмы лодий пеммиканом меднолицых. Ну а он и куда сытнее мяса, и не приедается, как что другое. Хватит на плавание всем. И с новичками поделятся. Ну, теми, кто на простых лодьях со славами пойдёт в новые земли… Переночевали у берега арконского, а поутру и в море вышли. И снова чудо – опять ветер попутный, на вёслах и не сидит никто. Мчат корабли по морю синему, радуются славы, что домой возвращаются. Правда, полную скорость развить не удаётся – держат караван простые лодьи, арконской работы. Не могут они так же быстро, как двулодники по морю идти. Неуклюжи да неповоротливы. Ну да ладно. Всё-равно, сейчас главное Оловянные Острова миновать, да выйти на Земли Кипящей воды. Там и запасы пополнить можно будет, и водой пресной разжиться… Чем дольше шли лодьи, тем больше порядка становилось в нём. Как обычно, без дела дружинники не сидели – переписывали тех, кто на борту их лодий находился: имя-прозвище, лет сколько, родом откуда, из каких краёв, какое ремесло знает. Перебрасывали друг другу свитки берестяные стрелами, хвалясь меткостью. А в каморке корабельной на первом двулоднике Крут сидит, свитки набело перемарывает на пергамент. И считает, сколь народу с ним идёт ныне в Славград: бывших полоняников – пять тыщ и двести сорок один. Из них мужей – четыре тысячи и девять сотен. Возраст – от двенадцати, до пятидесяти годов. Но в основном мужчины молодые, либо возраста среднего. Редко в полон берут детей и стариков. Обычно их убивают… Жёнок… На лодьях – всего три сотни и сорок и одна. Молодые. Красивые. Одна на сносях. Ссильничали, гады, ромеи. Уж больно красива дева… Далее: гости торговые с семьями и домочадцами. Тех – десять лодий. На них семьи. Это радует. А то ведь женского пола постоянно не достаёт в граде. Опять вот придётся на промысел идти. Добывать жён новым холостякам… Так на этих десяти лодьях пять сотен и ещё десяток народу. Из них детей разного пола – восемь десятков, кому шестнадцати не исполнилось… Опять считаем далее – десять лодий, что Ведун дал. На них наряда три сотни человек. Опять же – мужи все. Вот же… И пять лодий сам Крут купил. Туда пришлось из дружины народ выделять. Так что считать не надобно. Итого, подводим итог… Шесть тысяч и пятьдесят одна душа идёт с караваном… Аж в висках заломило у Крута от этой цифири – ведь сейчас в Славграде живёт меньше, чем прибудет… С ума сойти… Тревожно даже как то. А ну как захотят они иные порядки установить, чем сейчас устроены? Но тут же успокоился – не видал он черных и пустых душ, когда людей мимо него водили. Значит – примут новый уклад, как должное. Вот только с жёнками опять… Беда страшная… Только вроде все обзавелись, и на тебе… Эх, придётся опять в гости незваные наведываться. Либо у меднокожих всех скво скупить… Почесал в затылке, дальше углубился в бересту – кто каким мастерством обладает… Расписать, прикинуть… Однако, не такое лёгкое это дело… Впрочем, тут уже князьям думать. Гостомысл найдёт куда самого бесталанного пристроить, чтобы тот пользу приносил…

Долго ли, коротко ли – вышли на траверз Островов Оловянных. Засияли с правого борта каравана скалы белые, утёсы меловые. А ещё – полыхнули столбы чёрного дыма с них. Насторожились славы – помнит Крут, что ему торговец живым товаром на прощание сказал. Где то здесь рыщет флот ромейский, ищет поживу. Похоже, хотят греки вернуть полон выкупленный обратно. Подивился жадности их воевода. Губы крепче сжал. Распорядился часть людей с двулодников на свободные места обычных лодий перевести, а его кораблям – к бою готовиться. Ну а лодьи простые в середину каравана переставить. Так спокойнее. Корабли славов и быстрее, и поворотливее, и воинов на них больше. Да и машины хитрые камнемётные стоят на палубах, дальнобойные… Заскрипели ворота, на противовесы требучетов дополнительные грузы навесили. Достали из трюмов снаряды особые, глиняные, жидким огнём наполненные. Тулы со стрелами к бортам подвязали дополнительные, на окна изб, что на палубах двулодников, щиты деревянные навесили, штормовые. Дубовые доски удар волны держат, не прогибаются. Так что стрелу или копьё метательное удержат. Не дадут находящихся внутри безоружных поранить или убить… Сутки шли вдоль берегов Оловянных, строй держали чётко, команд слушаясь. Менялись, как положено, отстояв своё время. Нельзя постоянно в напряжении быть. Враг коварен. Нападёт, когда люди вымотаются, ослабнет у них внимание, так что отбыл на палубе часы свои – и внутрь. Спать. Отдыхать. Есть и пить. Вторые сутки пошли. На ночь к берегу не подходили. Луна нынче полная, а кормщики уже не в первый раз этой дорогой идут. Незамеченным враг не подкрадётся. Выдаст его свечение морское. А подняться по тревожным ударам била запасным воинам – до десяти досчитать не успеешь… Уже знакомый мыс показался, где тогда с друидами договаривались… Пусто на нём. Безлюдно. Ни души. И это настораживает. Да и вообще не по себе сейчас воеводе. Словно рвёт душу ему нечто, предупредить пытается… Глотнул воды, вроде отпустило. Но на воздух вышел. Тихо вокруг, только снасти поскрипывают, да парус полощет. Дружинники, что караул несут, на своих местах, как положено. В броне. До боли в глазах в темноту всматриваются. Это – доброе дело. Вздохнул воздух густой полной грудью воин, даже глаза прикрыл от удовольствия, и вдруг ахнул поражённо – там, вдали, за островом малым, что у Эрин раскинулся, громадный столб чёрного свечения в небо уходит. Настолько чёрный, что даже во мгле ночной выделяется… Вот они, ромейские корабли!