Елена Медникова - Два крыла. Русская фэнтези 2007

Сейчас за голенища валенок падал снег. Падал и таял где-то в черной глубине, оседая на толстых самовязаных шерстяных носках. Видимо, снега там уже было много, старая женщина чувствовала, что ноги начинают зябнуть.

«Долго ли еще?» — подумала про себя Софья Ивановна. «Нужно снова выпить для храбрости», решила она и озябшими пальцами вытащила пробку из початой уже бутылки зеленого стекла. «Вино «Доля ангела» — гласила этикетка. Плечики бутылки тоже уже изрядно припорошило снегом. «Как кружевная мантилья, — подумала женщина, — у меня была такая. Когда она пожелтела, я ее выбросила. Или отдала дочке домработницы? Не помню». Судьба поношенных вещей ее никогда не интересовала. Сделала большой глоток прямо из горлышка. Холодная жидкость обожгла гортань. Снежная мантилья свалилась старухе на нос.

Та фыркнула и пролила несколько капель вина на пальто. Потом отерла губы рукой в перчатке и, не закрывая бутылку, поставила ее прямо на снег возле лавочки, на которой сидела. «Доля ангела» ушла в сугроб почти наполовину.

Софья Ивановна усмехнулась иронически: незавидная доля у этого ангела, его тоже занесет снегом. Найдут тут чужие люди двух «ангелов» в обнимку и разлучат: ее в морг, его в пункт приема пустых бутылок, что, собственно, одно и то же. Их отправят на склад подержанных вещей.

С бутылки сдерут этикетку и вымоют, прежде чем отправить дальше. Ее тоже разденут и обмоют перед похоронами.

«Мы, в сущности, похожи. Даже хорошо, что меня не будут хоронить в этих страшных рыжих перчатках и валенках. В чем сейчас хоронят? Наверное, есть какая-то форма, рубаха. Хорошо бы, чтоб она была белая… Оденут в белую рубаху, сложат руки на груди, и я снова стану «ангелочком». Круг замкнется. Скорее бы уже, а то холодно», — поежилась старуха, потом улыбнулась, закрыла глаза и, откинувшись на спинку скамьи, сложила руки на груди. Примерила роль мертвой, как примеряют новое платье перед зеркалом.

Белый снег с серого неба падал женщине на лицо. Ему было безразлично, куда падать.

Софья Ивановна решила больше не шевелиться. Лежать, ждать и вспоминать.

…Сонечка пыталась работать манекенщицей. Но долго она там не задержалась: мешала любовь к красивым вещам и к себе. «Ангелочку» так нравились сами наряды, что ни о каком сценическом образе и речи быть не могло. Какой там образ, когда здесь шелк, бархат, кружева, меха. Парча ей не нравилась — колючая. Чувствуешь себя королевой, а потом вдруг — бац! — и натягивать какой-нибудь комбинезон для ударниц соцтруда? А эти бесконечные томительные примерки, посадки по фигуре, выкройки из папиросной бумаги на плечах! Булавки! Недовольный мастер, дымящая цигаркой швея, репетиции проходов… И так много часов каждый день за мизерную зарплату и час в свете софитов. Ужасно!

Почему нельзя просто наслаждаться красотой? Почему она рождается из такого сора, как пот и папиросная бумага?

Сонечка нашла выход. Быстро ушла из манекенщиц и перешла в музы. А чтобы проблем с законом не было, вышла замуж за военного моряка. Долгое отсутствие мужа ее не обременяло, как не мешала и его большая зарплата и красивые редкости из дальних стран. Даже наоборот, милые вещицы красивой хозяйки свободной квартиры привлекали людей. «Деньги — к деньгам, красота — к красоте», — говорили гости и дарили «Ангелочку» очередную прелесть.

Так бывает — подобное притягивает подобное. Потому молодость Сонечки-Ангелочка была полна приятных людей и красивых вещей. Люди ею восхищались. С вещами она даже дружила.

Когда на мраморном личике появились неизбежные первые морщинки, Софья стала разборчивей — у нее появился свой изысканный стиль, а поклонники стали моложе и из богемы.

Потом однажды неожиданно умер ее муж. Она была безумно хороша в траурном черном муаре…

«Странно, — подумала старая женщина, — я совсем не помню лиц. Прекрасно помню, как была одета в день свадьбы: белое кружево на сером шелковом чехле. Почти как сегодняшний снег и небо. В день похорон простое черное креповое платье от Шанель. Помню цветы, кушанья, подарки. Помню запахи, ощущения. Настоящие французские духи и теплые вазоны из оникса, полные увядающих хризантем. Помню все пейзажи, виденные мной на холстах ли, в жизни ли. Как тонуло солнце в летнем Черном море. Как сиял снег на горных вершинах Кавказа. Как мерцал розовый жемчуг индийского ожерелья, которое привез муж однажды. Но я совсем не помню лица своего мужа».

…Через некоторое время Софья Ивановна обнаружила, что она одна и ей нечего есть. Выручили, разумеется, друзья. Веши. Каждая из них стоила приличную сумму в комиссионном, хотя ее искренне удивляло, кому могут нравиться поношенные вещи, пусть даже со следами былой красоты. Скоро продавцы из «комка» на углу стали ее узнавать, и у них завязалось нечто вроде приятельских отношений. Пока она была красива зрелой красотой, они делали ей комплементы и восхищались ее вкусом. Говорили, что ни одна ее вещь не задерживается больше трех дней и что их скупает один и тот же мужчина. Софья

Ивановна была заинтригована, польщена и горда — у нее по-прежнему был обожатель. Его таинственность придавала их странным отношениям еще больше романтизма.

Женское любопытство Софьи распалялось воображением. Она пыталась представлять себе, каков он, этот ее тайный поклонник. Высок? Строен? Голубоглаз? Респектабелен? Богат? Несмотря на свой возраст, немолодая уже женщина была совершенно по-детски захвачена этим своим приключением. Ее то охватывали сомнения — на самом ли деле существует этот мужчина, и она собиралась проверить сам факт его существования каким-либо хитрым способом, то уверенность ее была столь тверда, что ничего ей не требовалось, кроме получаемых в магазине денег. Женщина даже решилась однажды проверить, действительно ли она настолько дорога своему тайному воздыхателю, как говорят продавцы. Способ был выбран мгновенно: в уже родной комиссионный магазин были сданы ее довоенные лодочки, которые она накануне откопала у себя на антресолях. По большому счету, место им было в мусорном баке. Продавец, крепкий старик с профессиональным прищуром глаз, недоуменно взглянул на Софью Ивановну, когда она выставила свой товар на стеклянный прилавок.

— Вообще-то мы не принимаем такие… поношенные вещи, — сказал тогда он.

— Ах, прошу вас, только на одну неделю. — Софья вложила в свой голос и улыбку все женское обаяние, на которое только была способна в своем возрасте. Долгие годы тренировок не подвели.

— О, вы что-то задумали, дорогая, — подмигнул продавец как заправский сводник. — Только ради вас, в знак нашей многолетней дружбы. Но через десять дней я буду высчитывать с вас за хранение…

«С паршивой овцы хоть шерсти клок. Совсем, видно, обнищала тетка», — пронеслось в голове у торговца.