Владимир Наумов - Души потемки

— Да, я… Да, никогда! Клянусь могилой матери.

— А она у тебя была?

Шестипалый проглотил обиду, но зарубочку на память сделал.

«Придет время — сочтемся».

— Не сочтите за дерзость, господин Шульц, но весь город завидует вашим винным подвалам.

— Так уж и весь, — засиял польщенный судья.

— Поверьте мне. Дозвольте отпробовать перед большим делом. Для куражу!

«Сам голубчик напросился».

— Ну, если для куражу.

На столике еще стояла чаша, из которой пил злополучный подмастерье. Секрет заключался не в вине, а именно в чаше.

— Сам наливай. Не думаешь ли ты, что я тебе буду прислуживать.

Ред поспешно подскочил к столику и жадно схватил граненую бутыль зеленого стекла.

— Мне тоже плесни. Уморит меня духотища.

Шестипалый наполнил чашу судье, затем себе. Залпом выпил и пожалел, что маловата посудина, но просить вторично не решился.

— Ступай, Шестипалый. Да не тяни с делом. Он сейчас в подвальчике горбатого Джо. За тобой присмотрят. — Коротышка с обидой надул губы. — Кончишь дело — приходи за деньгами.

«Вот уж дудки!»

— Господин Шульц, а нельзя ли деньги прислать Красотке Лисе.

— В этот притон?

— Кому притон — кому дом родной.

— Ладно, ступай.

И они расстались, каждый довольный собой. Шестипалый Ред, насвистывая бодрый мотивчик, направился к горбатому Джо, пообещав завтра же подарить Красотке новую цветастую юбку. Шаги за спиной его не беспокоили, ибо он решил сдержать слово и залечь на дно. А уж уйти незамеченным из кабачка Джо — раз плюнуть.

Шульц приказал горничной, молоденькой крестьянской девушке, раздеть себя и обтереть влажным полотенцем. Этой минуты он давно ждал, но дела прежде всего. К тому времени, когда вернулся глухонемой конюх, судья сладенько похрапывал. Рассудив, что будить господина ради двух мертвяков не стоит, они уже никуда не денутся, отправился на конюшню. Больше браги и женщин любил он своих подопечных.

Последние лучи угасающего светила обагрили листву притихшего леса. Верховная жрица культа Единорога устало прислонилась к огромному дереву. Она любила приходить на это место в последние годы. Некогда могучее дерево умирало. Агония растянется на долгие годы, но гладкий ствол уже покрылся трещинами, зарос паразитами. Целые ветви усохли и печально поскрипывали на ветру. Уйди-Уйди чувствовала родство душ. Их связывала старость, грядущая следом немощь и дряхлость. И все-таки ей удалось уберечь Речной Народ от вырождения. Теперь главное — сохранить хрупкие ростки будущего. Взращенные на насилии и святотатстве. Она не раскаивалась в содеянном и не боялась расплаты.

Огненно-рыжий Скок юркнул по стволу к земле. Встал столбиком, опираясь на роскошный пушистый хвост.

— Попрошайка, — ласково проворчала жрица, извлекая из холщевой сумки кусочек лепешки.

Зверек проигнорировал упрек и, нетерпеливо перебирая передними лапками, словно бил по барабану, требовал подачку. Сказывалась привычка, а отнюдь не голод.

Бойся-Бойся с любопытством наблюдал из зарослей за жрицей. Религия его не волновала, да и вряд ли он сознавал ее значение. Люди возвели его в ранг божества, они же и низвергли его. Единорогу было абсолютно все равно, люди ему нравились — они такие забавные, немного глупые и самоуверенные. Культ Единорога зародился на памяти Бойся-Бойся — он не возражал. Иногда даже подыгрывал, но кроме любопытства им ничто не двигало. И вот наступил момент, когда жрица Уйди-Уйди отреклась от того чему посвятила всю свою недолгую жизнь.

Единорог видел всех верховных жриц, но был уверен, что в памяти останется лишь Уйди-Уйди. Сильная женщина, сумевшая восстать, в первую очередь, против себя. Единорог ушел. Вернется он или нет — неведомо. Перед ним не стояла проблема — помогать или нет жрице, его это просто не интересовало.

Серебряный кубок глухо ударился о стену и упал.

— Дикси, вина!

Юный седовласый воин робко приоткрыл дверь. Кувшин вина он прижимал к груди.

— Повелитель. К вам пришли Эшли и Конрад.

— К черту! Вина!

Дикси обернулся и покачал головой. В прихожей раздался недовольный ропот.

— Долго еще ты будешь торчать в дверях?

Ноги меня не держал. И попытка подняться потерпела неудачу. Я грохнулся на стол, сметая почти не тронутые закуски. Я пил третий день, не выходя из-за стола. Редкие мгновения сна или скорей забытья моя голова покоилась в чаше с овощным салатом. Запой! До этого я обошел за неделю все кабаки и таверны. Пил, буянил, орал песни и все порывался найти Забудь-Забудь. Видимо, спьяну потянуло на постельные подвиги.

Дикси водрузил на стол кувшин. Пока он пытался выискать целый кубок или иную подходящую посудину, я присосался прямо к горловине.

— Повелитель…

— Прочь. Хотя, постой. Где Джошуа?

— В кафедральном соборе.

— Ух ты! Наш убивец замаливает грехи?

Не успел Дикси ответить, как распахнулась дверь и вошли Эшли и Конрад. Юноша замахал на них руками, пытаясь выпроводить. Конрад плавно обогнул ретивого слугу. Хмурый насупленный Эшли просто двинул Дикси в челюсть. Юноша отлетел в дальний угол комнаты.

— Правильно. Бей своих, чтоб чужие боялись, — подзадорил я Эшли.

— Я его привел — я и разберусь.

Конрад ловко опутал Дикси веревкой. Встряхнул. Юноша очумело крутил головой. Из разбитой губы тонкой струйкой побежала кровь.

— Поднимайся! Разговор есть.

Бесшумно появились преты и выволокли Дикси из комнаты.

Тем временем пьяным голосом надрывался я вдохновенно. Попытку отобрать кувшин я пресек на корню. Наконец-то все ушли. Я кое-как стянул через голову рубаху. Жарко. Отхлебнул вина. Только бы не отключиться, иначе вновь вернуться видения…

Очнулся я часа через два. Голова гудела, содержимое желудка рвалось наружу.

— Баста!

Я сполз на пол и на карачках добрался до таза в углу комнаты. Блевал долго, надрывно, почти с наслаждением. Вонь стояла невообразимая, словно толпа бхуту заглянула в гости. Тело болело так, что зародилось подозрение, не отвел ли Джошуа или Эшли на мне душу, пока я был в отключке. Видеть никого не хотелось. Больше всего на свете хотелось лечь и умереть. Скрипя зубами, я встал. Комната резко качнулась, и я, воспользовавшись моментом, пробежал до двери. Ухватился за ручку, иначе не устоять. В голове сводный оркестр африканских племен наяривал бравурные марши. Первые шаги дались с трудом. Я блуждал по коридорам в одиночестве с полчаса. И куда все подевались? Впрочем, если взглянуть на последние события со стороны, то на месте моих спутников, я именно так и поступил бы — сбег. Сколько раз я слышал — «Не пей. Пьяный — ты нехороший». И надо признать, что это самая мягкая характеристика. Пьяный — я просто скотина. Разнузданная и неугомонная. Из ближайшего прохода появился Рвать-Рвать, и я обрадовался ему, как самому дорогому человеку.