Андрей Белянин - Хватай Иловайского!

— Болят?

— Нет покуда…

— Если я тебе памагу, ты мне паможешь?

— Помогу, отчего ж не помочь, — осторожно согласился я. — Если, конечно, убивать никого не надо.

— Убивать нэ нада, — широко улыбнулся он, щеря неровные зубы. — Красть нада. Невесту варавать будем!

— Упс… — едва не поперхнулся я, поняв, в чём суть дела, но мой горячий собеседник счёл это согласием и кинулся жать мне руку.

— Иловайский, ты мой кунак! Брат мой! Даже дядя! Я бы тебя и папой назвал, но у меня папа такой сволочь был…

— Тогда лучше не надо.

— Нэ буду. Дай обниму!

— Ага, как же. — Я успешно увернулся, когда этот экспрессивный тип кинулся мне на шею.

— Нэ доверяешь, да? — ничуть не обиделся он, качая носом, как клювом. — Это правильно, э… Теперь меня слушай. Пятна жёлтые, это когда тебя чумчара лизнул. Нэ укусил, нэ плюнул, а лизнул так нежно, тогда жёлтые. Если три дня не болят, эта плохо…

— Почему?

— Нэ болят, значит, организм яд за свой принял. Недэли не пройдёт, твои люди сами чумчарами станут…

От услышанного волосы у меня на голове встали дыбом так, что приподняли папаху. Наши донские казаки могут превратиться в молдавских чумчар! Да есть ли на свете что хуже?! А представить выражение лица моего дяди, когда я вернусь с докладом, — вообще страх божий и казни египетские…

— Что ж делать-то? Как лечить?

— Нэ знаю, э… Я тебе нэ доктор. Ты за лэчением к мяснику иди. Павлушечка, он хоть и атеист нэверующий, но дело своё мала-мала знает, — задумчиво поскрёбывая подбородок грязными когтями, признал отец Григорий. — Если какие праблэмы с кожей, к нему иди! Он мясо чумчар тоже на развэс продаёт, пагавари с ним, я тебе пистолэт дам или бальшой кинжал, да…

Свой резон в этом, пожалуй, был. Мясник-патологоанатом действительно мог да и был обязан по роду своей профессии разбираться в дефектах мяса и знать различные способы избавления своего продукта от пятен, запахов и прочих признаков нетоварного вида. Хотя, как по мне, так они тут в основном «нетоварный вид» и жрут. Трупоеды сплошь, вон моих упырей, Моню и Шлёму, проще три раза расстрелять, чем один раз умыться заставить. А в остальном милейшие ребятки, как помните…

— Сам-то Павлушечка сейчас в городе?

— Нэ знаю, — раздражённо фыркнул отец Григорий. — Разве я сторож брату маему? Да и какой он мине брат, падлец он, таких рэзать надо…

— Не могу не согласиться. — Я взялся за ручку двери и сдвинул засов. — Пойду склоню этого гиппопотамуса к сотрудничеству.

— Кинжал вазьми, да!

— Лучше шашку кавказскую, — после секундного размышления попросил я.

— Будет тебе шашка. — Грузинский батюшка сбегал за алтарь (у него там военный склад) и торжественно вручил мне боевой клинок, утопленный в ножнах.

Я вытаращил глаза. Чёрные ножны, покрытые кожей козла, с обычным железным прибором, удивительно лёгкая шашка, уходящая по рукоять, так что наружу торчала лишь головка из коричневого буйволиного рога. Я вытянул клинок — идеальный отвес, два дола, никаких украшений, гнётся, как лоза, и весом меньше сапога! Отродясь не предполагал, что оружие может быть таким лёгким, острым и певучим. Я взмахнул разок-другой и вдруг понял, что этой шашки отцу Григорию уже не видать как своих ушей! Даже более того, уши он ещё может отрезать и рассмотреть, а такое чудо я ему нипочём назад не верну.

— Черкесская, из дамасской стали, а ковалась у нас, в дагестанских горах, — подталкивая меня в спину, пояснял грузинский батюшка. — Лучшее оружие абрека! В темноте словно кривая палка, да… А как рубит, как рубит! Три галавы подряд снэсёт и не заметит! А ещё ей бритца можно, по дэреву вырезать, капусту рубить и вабще на кухне многое-разное. Но ты иди давай, с Павлушечкой пагавари, всё реши, а потом я тебя сам найду. Ты мне долг чести вэрнёшь, украдёшь девицу Ефросинью, да?!

— Ну, насчёт девицы я бы не загадывал. Судя по возрасту, она уже раз пять как честная вдова и…

— Слушай, по мелочам нэ надо цеплятца, э?!

— Ладно, понял, не буду, сваливаю…

— И нэ вздумай там памереть, пока мне невесту нэ украл. Абижусь! — неслось мне вслед, когда я широким шагом уходил от нечистого храма.

— И в мыслях не было, отец Григорий!

Хотя, конечно, для упёртого самоубийцы Оборотный город — замечательнейшее место, всесторонне отвечающее любым чаяньям расставания с этим бренным миром. Тут же каждый встречный-поперечный так и норовит запустить вам клыки в горло, шило в бок или парализующее заклинание в спину. Мигу не пройдёт — съедят с потрохами и добавки попросят. Вот как сейчас…

Мне не дали спокойно прогуляться и пяти минут, как вслед увязались три быкообразных сельских людоеда с могучими ручищами по локоть в крови и нагловато-бесцеремонными небритыми мордами. Ну, это если смотреть волшебным зрением, а при обычном человеческом взгляде — так просто три ухоженных дородных рыбопромышленника в опрятной одёжке, идущие до дому с Нижегородской ярмарки. Такие бросаются кучей, ломают шею на раз и жрут на том же месте, где словили. Поэтому лучше начать первым.

— А что, братцы, мазохисты есть? — резко оборачиваясь, на всякий случай уточнил я.

— Ну, допустим, — осторожно переглянулись двое из трёх. — Только тебе зачем?

— К Павлушечке в мясную лавку спешу. Тот, кто меня туда на своём горбу быстрее всех дотащит, получит сапогом по ушам, кулаком в лоб и коленом в печень!

— И только-то…

— Могу ещё шашкой плашмя отшлёпать, — весомо добавил я.

— А в чём засада? — подозрительно переглянулись они.

— Ещё не придумал, — пришлось сознаться мне.

Купцы ещё с полминутки посовещались, кося в мою сторону недобрыми взглядами.

— Ты его знаешь?

— Нет.

— Я знаю, Иловайский энто.

— Чё, сам?

— Нет, блин, ксерокопия!

— Тады хреново…

— А то…

— И чё, может, сами тут его и того?

— Чего того?! Да он самой Хозяйки полюбовник!

— Да ну?!

— Вот те и ну…

— Тады я ещё жить хочу…

— Стопорись, братва, решаем, кто сёдня мазохистит. Может, хоть остальных не тронет?

— Определились уже? А то у меня время. — Я выразительно похлопал по рукояти шашки отца Григория.

Троица мигом выдвинула вперёд самого здорового. Похоже, несмотря на внешнюю уверенность и понт, парни на самом деле не очень-то представляли себе, что такое «мазохизм». А я знал, мне Катенька рассказывала…

— Так нам, стало быть, меж собой подраться?

— Не обязательно.

— Дык традиция же? Говорят, от дурного сглазу помогает.

— Ну, если только сами настаиваете, — великодушно разрешил я, влезая на плечи рослого людоеда. Вот вроде и не радость на вонючей да немытой шее ездить, а всё-таки быстрее и безопасней. С последним, впрочем, всё оказалось не так просто. Ибо нет мерила хмелю человеческому, а уж нечеловеческому…