Элизабет Мун - Дары

— Назад! — выговорил кто-то, тяжело дыша. — Это того не стоит.

Послышались какая-то возня, грохот, лязг и скрежет камня по скале, а затем металла, и цоканье копыт, и шум упавшего тела, и чья-то ругань — пожалуй, ругались сразу несколько человек, — и все это постепенно отдалилось и затихло, а он все еще вжимался в скалу, сдерживая дыхание и дрожа.

Он глубоко вздохнул и протяжно выдохнул, и этот вздох прозвучал как рыдание. На него эхом откликнулся другой вздох, затем стон. Он замер, вглядываясь в темноту и не в состоянии ничего разглядеть. И уловил чье-то дыхание. Сиплое, неровное, с присвистом на каждом выдохе. Чуть левее, там, куда теперь тянул его нож. Он сделал осторожный шаг, левая нога наступила на острый булыжник — еще один быстрый шаг, и его нога опустилась на что-то мягкое, податливое.

Вопль, который последовал за этим, заставил его рухнуть на землю как подкошенного — так сильно накрыл его страх. Едва он коснулся земли, как тут же провалился в сон, несмотря на свои синяки, царапины и грозившую ему опасность.

В первых лучах рассвета лицо мужчины казалось высеченным из того же камня, на котором он лежал, — застывшая маска тревоги и боли. Долл пригляделся. Челюсть у незнакомца была тяжелее, чем у его отца, но вместе с тем в его лице сквозило что-то неуловимо схожее — в глубоких складках у губ, в морщинах, избороздивших лоб.

С зарей в мир проникли цвета. Темное пятно, сначала казавшееся почти черным, оказалось кроваво-красным там, где было влажным, и ржаво-коричневым там, где оно уже успело подсохнуть. Рубаха, которая когда-то была белой и отороченной кружевами, теперь насквозь пропиталась кровью и грязью. Таких облегающих штанов, какие были на нем, Долл никогда еще не видал, а на ногах у него были сапоги — настоящие кожаные сапоги. Они были заляпаны засохшей грязью, заношены в подъеме, каблуки сбоку стоптаны. Болтающиеся концы ремня указывали на то, что с пояса у него что-то срезали. Долл чувствовал запах крови — и кислый дух эля.

Мужчина застонал. Долл содрогнулся. Он ничего не смыслил в искусстве врачевания, а этот человек явно умирал. Мертвые, которые погибали не своей смертью и уходили в другой мир без особых слов напутствия, не могли упокоиться. Их разгневанные призраки восставали из тел и подстерегали беспечных путников, чьи души утоляли их голод, а сами путники становились их рабами навеки. Дед Долла рассказывал такие истории зимой перед очагом, и Долл понимал, что ему грозит опасность страшнее, чем смерть, ибо он не знал сокровенных слов, которыми следовало вымостить дорогу умирающему.

Он попытался подняться, но слишком одеревенел, чтобы встать на ноги, а лодыжка у него — теперь, в неярком утреннем свете, он мог отчетливо это разглядеть — опухла, так что стала размером с кочан капусты, и наливалась пульсирующей болью, поэтому не могла выдержать его веса, даже если бы он попытался убежать прочь на четвереньках.

Окровавленный мужчина пошевелился, снова простонал и открыл глаза. Долл уставился на него. Налитые кровью зеленые глаза, в свою очередь, уставились на Долла.

— Святой Фальк! — выдохнул мужчина. Голос у него был хриплый, но вполне твердый, ничуть не похожий на голос умирающего. В нем звучала скорее досада, чем что-либо еще. Он оглядел себя и поморщился. — Что случилось, парень?

Долл подавил тошноту, сглотнул и впервые за многие дни заговорил вслух:

— Не знаю… господин.

— Ох… моя голова… — Мужчина на миг прикрыл глаза, потом снова взглянул на Долла. — Принеси-ка воды, парень, и хлеба…

Более неуместной просьбы и придумать было нельзя, и Долл нервно прыснул. Раненый нахмурился.

— Хлеба нет, — объяснил Долл. В животе у него оглушительно заурчало. — И бурдюка для воды у меня тоже нет.

— Я что, не в кабаке? — Мужчина с усилием приподнялся на локте, и его брови поползли вверх. — Да, похоже, что нет. Что это за место, парень?

— Не знаю, господин.

На этот раз слово «господин» удалось ему куда легче.

— Так значит, ты тоже заблудился?

— Я… так значит, вы не умираете?

Мужчина расхохотался, но смех тут же сменился стоном.

— Нет, парень. Меня голыми руками не возьмешь. А с чего ты… — Он окинул себя взглядом и пробормотал: — Кровь, вечно кровь. — Потом зажмурился и покачал головой. Когда он открыл глаза в следующий раз, его лицо неуловимо изменилось. — Послушай, парень, судя по шуму, здесь где-то недалеко ручей. Можешь принести оттуда воды? У меня есть бурдюк… — Он принялся хлопать себя по бокам, потом покачал головой. — Похоже, больше нет. Должно быть, меня обчистили. Здесь что, были грабители?

— Я их не видел, — сказал Долл. Не исключено, что этот человек сам был грабителем. — Я услышал какие-то крики в темноте. Потом я упал…

Теперь глаза раненого взглянули на него так, как будто тот впервые увидел его по-настоящему.

— Клянусь богами, ты упал? Вид у тебя немногим лучше, чем мое самочувствие. Ты спас мне жизнь, — сказал мужчина. — Не у каждого хватит смелости в темноте броситься на помощь неизвестно кому и бросить вызов двум вооруженным грабителям, а ты ведь совсем еще мальчишка.

Долл почувствовал, что ушам стало жарко.

— Я… я не собирался… — выдавил он.

— Не собирался?

— Нет. Я упал с обрыва.

— Тем не менее твое падение спасло меня, не сомневаюсь. Ох! — Еще один стон, и мужчина с трудом уселся на земле и ухватился за голову, как будто боялся, что она может свалиться и куда-нибудь укатиться. — И зачем только я пью эту отраву, которую называют элем…

— Ради спасительного забвения, — повторил Долл отцовские слова.

Ответом ему был хриплый хохот.

— Да, это верно, хотя ты еще слишком зелен, чтобы рассуждать о забвении. Ты… — Раненый внезапно умолк и уставился на землю рядом с рукой Долла. — Где ты это взял? — спросил он.

Долл совсем позабыл о ноже, который лежал на земле, поблескивая в первых лучах солнца. Он быстро протянул руку и накрыл его ладонью.

— Сестренка дала, — ответил он. — Простая деревяшка.

— Я вижу, — сказал мужчина. Он покачал головой и зарычал от боли. Этот звук был знаком Доллу; отец напивался каждые три месяца, сколько Долл себя помнил. Незнакомец кое-как встал на четвереньки и пополз к ручейку, где принялся пить и плескаться, а потом поднялся и стащил с себя окровавленную одежду. Уже совсем рассвело, и Долл разглядел синяки и порезы на коже цвета слоновой кости, хотя у него на боках и так уже живого места не было от старых шрамов.

Пока мужчина был занят своими делами и не обращал на него внимания, Долл потянулся, морщась от боли — такое впечатление, будто его всю ночь усердно били палкой, — и подобрал деревянный нож. Если он смог справиться со змеиным укусом, может, и распухшая лодыжка будет ему под силу? И, если уж на то пошло, запекшаяся царапина, которую оставил у него на ноге острый камень?