Майкл Муркок - Вечный герой

— Нисколько ты меня не утомила, — возразил я. — Наоборот, ты мне очень помогла.

Рот у нее удивленно раскрылся:

— Помогла?

— Да. Ты помогла заполнить одну из пустующих страниц моей собственной памяти, которая обладает весьма странными свойствами. Я по-прежнему не помню, что было у Эрекозе в прошлом, но теперь, по крайней мере, я знаю о его прошлом примерно столько же, сколько любой человек здесь. Это уже не так мало!

— Может быть, долгие столетия непрерывных снов стерли все в твоей памяти? — сказала она.

— Может быть, — согласился я. — А может быть, сны эти навевали слишком много иных воспоминаний — об иных деяниях, иных жизнях…

— Что ты хочешь этим сказать?

— Видишь ли, мне кажется, что я был не только Джоном Дэйкером или Эрекозе. Другие мои имена всплывают в памяти — странные, из каких-то неведомых языков… И я чувствую неясную — и, возможно, нелепую — уверенность, что, пока Эрекозе спал в своей гробнице, душа его — моя душа! — жила в иных людях, носивших те, неведомые мне имена. Может быть, душа моя вообще не способна спать и должна постоянно действовать?.. — Я помолчал. Что-то я чересчур ударился в метафизику, а в ней я всегда был слабоват. Вообще-то я всегда считал себя чистейшей воды прагматиком. Вера в переселение душ, в возрождение в ином обличье всегда раньше вызывала у меня усмешку — я и теперь продолжал презрительно улыбаться, хотя улыбаться было нечему: именно это-то со мной и произошло.

Тут Иолинда стала слезно просить меня продолжать те рассуждения, которые я сам считал полнейшей бессмыслицей.

— Пожалуйста, — молила она, — пожалуйста, лорд Эрекозе, продолжай свою речь!

И я, хотя бы только потому, что мне хотелось подольше удержать возле себя эту очаровательную девушку, продолжил свои рассуждения:

— Знаешь, пока ты и твой отец звали меня к себе, я, по-моему, вспоминал совсем другие жизни — то не были жизни Эрекозе или Джона Дэйкера. Я вспоминал, хотя и весьма туманно, иные цивилизации, хотя не мог бы, наверное, сказать тебе, были ли то цивилизации прошлого или будущего. Дело в том, что теперь само понятие «будущее» представляется мне бессмысленным. Я, например, совершенно не представляю, где, с точки зрения Джона Дэйкера, находится ваша цивилизация — в прошлом или в будущем? Она — в настоящем. И сам я — в настоящем. И в настоящем передо мной поставлены совершенно определенные задачи. Я должен их решить. Вот и все.

— Но эти твои другие воплощения?.. — проговорила она. — Что, собственно, ты знаешь о них?

Я пожал плечами:

— Ничего. Я всего лишь пытаюсь описать тебе некое неясное чувство, а не вполне определенное впечатление. Это всего лишь несколько имен, которые я теперь успел позабыть. Несколько знакомых лиц, которые почти исчезли из моей памяти подобно тому, как исчезают, тают наши сны. И, вполне возможно, все это всего лишь и было просто снами. Может быть, и жизнь моя в обличье Джона Дэйкера, которая, в свою очередь, тоже начинает растворяться в забвении, — только сон. Разумеется, я ничего не знаю о тех сверхъестественных существах, о которых упоминали твой отец и Каторн. Я понятия не имею об этом Азмобаане, как и о Великом Добром Боге. Я совершенно незнаком ни с демонами, ни тем более с ангелами. Я знаю лишь то, что я человек и я существую.

Лицо ее совсем помрачнело.

— Это правда. Ты человек. Ты существуешь. Я сама видела, как ты предстал перед нами во плоти.

— Но откуда я явился?

— Из других стран, — сказала она. — Из такого места, куда уходят все великие воины, когда умирают. А их жены следуют за ними туда, чтобы там жить весело и счастливо.

И снова я улыбнулся, но постарался скрыть улыбку, чтобы не обидеть Иолинду в ее искренней вере. Что-то я такого места не помнил.

— Я помню только вечные бои. Если я и был где-то не здесь, то уж, во всяком случае, не в стране вечного счастья, а был я во многих странах, и везде шла война.

Внезапно я почувствовал себя усталым и опустошенным.

— Везде шла война. Вечная война, — повторил я и вздохнул.

Теперь во взгляде ее ясно читалось сострадание.

— Не думаешь ли ты, что это твоя судьба — вечно вести войну против врагов Человечества?

Я нахмурился:

— Не совсем так, потому что я, кажется, помню времена, когда вовсе не был человеком. Во всяком случае, в том смысле, как ты это понимаешь. Если душа моя вообще способна селиться в самых различных телах, то она определенно порой селилась в таких существах, которые… сильно отличались… — Я отбросил эту мысль. Все это было слишком трудно воспринять сразу. И слишком мучительно.

Мои слова встревожили Иолинду. Она встала, непонимающе на меня глядя.

— Но это были не… не…

Я улыбнулся:

— Не элдрены? Не знаю. Но не думаю, чтобы это было так, потому что само это слово кажется мне совсем незнакомым.

Она явно почувствовала облегчение.

— Во все это так трудно поверить… — печально пробормотала она.

— Поверить? Моим словам?

— Поверить всему тому, что ты говоришь, тому, что с тобой произошло. Когда-то я считала, что довольно хорошо разбираюсь в жизни. Наверное, я была тогда слишком молода. Сейчас я не могу разобраться ни в чем. Я не знаю даже, буду ли я жива на будущий год.

— По-моему, страхи эти свойственны всем нам, смертным, — мягко сказал я.

— Нам, смертным? — Улыбка ее стала ледяной. — Но ты не смертный, Эрекозе!

До сих пор, откровенно говоря, такое мне и в голову не приходило. Но, в конце концов, разве меня не вызвали в этот мир с помощью заклинания? Я рассмеялся.

— Скоро у нас будет возможность выяснить это — когда начнется великая битва с элдренами! — сказал я.

С ее губ сорвался слабый стон.

— Ах! — воскликнула она. — Разве это имеет какое-либо значение? — Она сделала несколько шагов по направлению к двери. — Ты действительно бессмертен, Эрекозе! Ты неуязвим! Ты вечен! Ты — единственное, в чем я могу быть уверена. Единственный человек, которому я могу верить! Не шути так. Умоляю тебя, не шути так со мной!

Я был поражен этим взрывом эмоций. Мне очень хотелось вскочить, обнять ее и как-то успокоить, но я был совершенно наг. Разумеется, она уже видела меня совершенно нагим, когда я явился перед ними во плоти в гробнице Эрекозе, но я еще недостаточно хорошо знал нравы и обычаи этого народа, чтобы догадаться, какое моя нагота произведет на нее впечатление теперь.

— Прости меня, Иолинда, — сказал я. — Я и не предполагал…

Чего я не предполагал? Того, насколько бедная девочка напугана? А может, какого-то иного, более глубокого чувства в ней?

— Не уходи, — попросил я.

Она остановилась на пороге, обернулась, и я заметил, что ее огромные растерянные глаза полны слез.

— Ты вечен, Эрекозе. Ты бессмертен. Ты не можешь умереть!