Михаил Попов - Наследник

— Потолок треба над ним разобрать, и всего делов. Мне еще дед рассказывал, что коли колдун помереть не может, потолок — первое дело! Разбери — сразу преставится, прости меня господи, — доносился до моего слуха негромкий старческий спор. Я бросил взгляд в ту сторону. У забора стояли пяток стариков обоего пола, взиравших на меня с неподдельной жалостью.

Закрыв глаза, я глубоко затянулся, и напрочь забыл о их существовании. Все советы по разборке крыши достали меня еще позавчера. Я давно привык, что деда в деревне считали колдуном. Да и не только в деревне. В свое время сам секретарь обкома приезжал к нему полечиться. Тайком правда, но кому положено об этом знали, поэтому деда не трогали. Потом перестройка грянула, пошла мода на целителей всяких. Сюда такие толпы ломанулись, что захоти дед, давно уже в «зелени» б купался. Но не брал он денег за лечение, да и лечил не всякого. Какой из него колдун? Травы хорошо знал, меня учил. Но многому ли научишь приезжающего только на летние каникулы сорванца, у которого на уме только купаться да загорать? А россказни все деревенские… Россказни и есть. Кому, как не внуку знать?

— Максимка, скорее, скорее — послышался с крыльца взволнованный голос бабы Нюры, соседки. С тех пор, как дед начал хворать, сердобольная старушка присматривала за ним, вот и меня вызвала телеграммой. — Дед зовет тебя… Ох, горюшко, видно и правда смерть свою чует…

Плюнув на глупую бабу, и так тошно, так она еще каркает, я торопливо выбросил все, что осталось от сигареты. Взлетев по деревянным ступенькам — всего пять, с детства посчитаны, споткнулся в полутемных сенцах о черного дедова кота, выматерился и, наконец, вбежал в комнату. Впервые за все это время меня встретил осмысленный взгляд выцветших старческих глаз.

— Максимка, родной, — с трудом раздвигая посиневшие губы, прошептал дед. — Подойди, что скажу…

Глотая слезы, я приблизился к лежащей на кровати развалине. С трудом верилось, что еще несколько месяцев назад дед резво гонялся за мной по двору, с пучком жгучей крапивы. И то, что я давно вышел из детского возраста, от порки тогда так и не спасло.

— Деда, я…

— Не плачь… — шепотом приободрил он. — Все мы смертны.

Я только всхлипнул. По сморщенной старческой щеке тоже скатилась слезинка. Я протянул руку смахнуть ее прочь с дорогого мне лица, как вдруг баба Нюра резво ударила меня по запястью.

— Бестолочь! — протянула она жалостливо. — Скока ж говорить — нельзя тебе к нему прикасаться!

— Уйди, дура, — воскликнул дед. Ярость была столь сильна, что на миг показалось от болезни не осталось и следа. Но в следующий миг глаза снова потухли. — Уйди. Дай с внуком попрощаться… По-хорошему прошу — уйди.

Покачав осуждающе головой, окутанной по деревенским обычаям в простой хлопковый платок, соседка подошла к двери.

— Максимка, Христом-богом прошу, не дотрагивайся до него. Не губи душу-то!

Поспешно заверив старушку, что не притронусь ни под каким видом, я плотно закрыл за ней дверь.

— Вот и ладно, — успокоился дед. — Теперь хоть попрощаться можно спокойно, без бабьих слез.

— Деда, не говори так, ты еще правнуков нянчить будешь! — как можно уверенней проговорил я. — Совсем скоро…

— Эх, Максимушка, — улыбка далась ему явно с трудом. — Мои правнуки родятся еще ой, как не скоро… Да не удивляйся ты так. Знаешь ведь, что люди обо мне говорят. Столько я не протяну… Да и не хочу. Пора мне. Видно на роду написано последним быть… Ты за котиком моим пригляди, хорошо?

— Конечно, деда. Только ты и сам еще…

— Тьфу на тебя! Хуже бабы слезливой! Русским языком говорю — пора мне. Просьба вот только к тебе… Поди ближе, что скажу…

Голос становился все тише. Напрягая до предела слух, я наклонился почти касаясь ухом его губ. Дрожащая старческая рука медленно погладила мои растрепанные волосы.

— Прости… — последнее что я услышал прежде чем мир перед глазами закрутился и погрузил меня в блаженную тьму…

Очнулся я от душераздирающих причитаний все той же бабы Нюры. Еще не окончательно придя в себя, уже знал — деда больше нет. Открыв мокрые от едких слез глаза, первое что я увидел — жалобно глядящую на меня старушку.

— Ох, Максимка, Максимка, — горестно причитала она. — Предупреждала ж!

Не обращая внимания на очередную дурость, спросил, без надежды, на всякий случай:

— Дед… жив?

— Ой, горюшко, горе, — вновь запричитала она. Все верно. Деда больше нет.

Похоронили быстро. В деревнях с этим не тянут. Сердобольные соседки взяли на себя все приготовления похорон, мне оставалось лишь шататься из угла в угол, да вспоминать, вспоминать, вспоминать…

Только тряска пригородной электрички немного прояснила голову. От скуки долгой дороги, перебирал в памяти день похорон. Только сейчас дошло — не отпевали деда. Хоть и собиралась баба Нюра священника звать. Да и похоронили не на самом кладбище, а чуть в сторонке. Я громко выругался, чем заработал косой взгляд соседей по вагону. Деревенские предрассудки! До сих пор в деревнях хоронят самоубийц и колдунов на не освященной земле. И не отпевают. В городах об этом давно забыли, а здесь — надо же! Ладно, фиг с ними. Хорошо хоть кол в сердце не вбивали. Или кол — это только для вампиров? А, не все ли равно! Я невольно усмехнулся, вспомнив, как стали шарахаться от меня деревенские старики и старухи, как только баба Нюра разнесла весть о смерти деда. Есть поверье, что колдун не может умереть, не передав своего дара наследнику. В этом случае только и остается, что разобрать над ним крышу. Вот от этого-то и остерегала меня баба Нюра. Но дед оказался хитрее.

Да ерунда это все. Просто совпало так. А сознание я потерял, когда увидел, что дед умер. Наверное. Во всяком случае, никаких изменений во мне не было, голосов не слышал, видений не видел, будущего не знал, деньги из воздуха не доставал. И вместо того, что бы чудным образом очутиться в своей квартире, трясся, вот уже несколько часов, в обычной обшарпанной электричке. Не один правда. В большой, плетеной самим дедом, корзинке, вез оставшееся мне наследство. А именно, огромного черного кота с гордым именем — Грязнуля.

Я благодарил бога, что зверюка оказалась спокойной, не боящейся людского гама и транспортной суеты. Начни такая громадина буянить — хана корзине. По моему небольшому опыту общения с кошками, знал, как трудно даже махонького котенка удержать против воли. А этот не кот даже — небольшая рысь. Но пока единственное неудобство, что он доставлял — ноющие от такой тяжести руки. Ничего, авось тараканов переловит…

Подъезд встретил привычными миазмами мочи и помойки. Морщась от неприятного запаха, я поскорее нажал вызов лифта. В корзине завозилось, негромко мявкнуло — привычный к свежему деревенскому воздуху кот, выражал свое глубокое недовольство. Что ж, пусть привыкает.