Александр Волков - Владигор. Князь-призрак

— Я вижу этот Свет! — кричал певец, швырнув в костер свои гусли и тараща на пламя выкаченные бельма. — Плоть — зло! Плоть — тьма!

С этими словами он сорвал с себя ветхую дорожную дерюгу, выхватил из-за пояса короткий кривой кинжал и стал быстро-быстро вонзать его в свою впалую, безволосую грудь. К нему кинулись, схватили за руки, но было уже поздно: певец истек кровью и испустил дух в тот самый миг, как над угольками, в которые превратились его гусли, взметнулся и погас последний язычок пламени.

— Что это значит? Почему он это сделал? — допытывался Ракел у своих случайных попутчиков после того, как они все вместе откопали неглубокую ямку в твердом придорожном грунте, уложили туда окоченевшее тело певца и, скрестив руки на его груди, завалили труп камнями.

Те хмуро отмалчивались, либо не понимая его языка, либо делая вид, что не понимают. Так вопрос и остался без ответа, и поэтому, увидев проступающие из-под лохмотьев грани, Ракел твердо решил узнать роковую тайну чудесного кристалла.

Тем временем представление подходило к концу. Лесь вернулся в свое кресло и, взяв протянутый Урсулом вертел, стал с аппетитом поедать истекающих жиром перепелов. Владигор хотел было остановить его, намекнув на то, что это не совсем учтиво по отношению к княгине, но Цилла сказала, что сама проголодалась и с удовольствием примет участие в трапезе скоморохов, если, разумеется, они не возражают.

— Да что ты, владычица! — воскликнул Владигор, широко разводя руками. — Для нас, бродяг, это великая честь!

С этими словами князь развернул кресло и, когда Цилла устроилась в нем, подвинул его к столу и стал учтиво прислуживать ей, опережая остолбеневших от такой вольности дворовых. Они уже были здесь как бы и ни к чему, но все же не уходили, а продолжали топтаться по углам и негромко перешептываться, делясь впечатлениями от увиденного. Когда их болтовня становилась слишком громкой, Цилла вскидывала запястье и, приглушив назойливый шум звоном серебряных браслетов, вновь обращалась к князю, стоявшему по правую руку от нее.

— А что вы еще умеете? — спросила она, пригубив вино и возвращая князю окованный золотом рог.

— Потеху боевую показываем, — ответил Владигор, подавая ей отороченную узорной каймой салфетку.

— О, так вы еще и вояки! — воскликнула Цилла, промокая влажные от вина губы уголком платка. — Где ж вы этим премудростям научились? Воинское искусство долгих упражнений требует.

— Так то искусство, — усмехнулся князь, — а у нас так, потеха, больше для виду, ну и от лихих людей отбиться при случае!

— Ой, лукавишь ты, Осип, ой лукавишь! — недоверчиво покачала головой Цилла, поднимая на Владигора черные миндалевидные глаза.

— Помилуй, владычица! — простодушно улыбнулся князь. — Сама видишь, какие у меня вояки: старички убогие да шуты гороховые! Один твой стольник всю нашу компанию по косточкам раскатает да в штабеля поскладывает!

— Это тебя-то по косточкам? Или этого? — Цилла кивнула на Ракела, сидевшего напротив и со скучающим видом крутившего в пальцах обглоданное крылышко. — Что-то он все молчит, фокусов никаких не представляет…

— Не обучен еще, владычица! — поспешно перебил Владигор. — По осени к нам прибился. Зиму, говорит, с вами скоротаю, а как лед сойдет, опять гребцом на ладью наймусь…

— Даром, значит, хлеб ест, так, что ли, выходит? — усмехнулась Цилла, сжимая в пальцах скользкую сливовую косточку, и вдруг выстрелила ею в лоб Ракела.

Тот, не поднимая глаз, перехватил косточку на лету, широко зевнул и, уронив голову на грудь, испустил тонкий переливчатый храп.

— Где это он так наловчился? — спросила Цилла, оборачиваясь к Владигору. — Мух, что ли, бил на своей ладье?

— Не мух, а больше слепней. — Ракел внезапно перестал храпеть, поднял голову и посмотрел на Циллу поверх плошек и кувшинов, беспорядочно расставленных по всему столу. — Гребешь по жаре, а они так и норовят жигануть, да побольнее… Вот и приходится оборону держать.

— От слепней?

— От них, проклятых, чтоб им пусто было! — подтвердил Ракел.

— А ежели стрелка с берега жиганет? Она тоже вроде слепня: летит, жужжит…

— Жужжит, да не так, — сказал Ракел, отваливаясь на спинку своего кресла. — Она больше шуршит… на манер ящеркиного хвоста. Подлетает, и так: шур-шур-шур!..

Ракел вытянул губы трубочкой и издал тонкий ритмичный посвист, до того схожий со звуком летящей стрелы, что все дворовые вмиг обернулись к сидящим, а кое-кто успел даже выхватить спрятанные под подолами рубах ножи.

— Негоже это, княгиня, — раздался в тишине суровый голос Владигора. — Что если дух покойного князя невидимо среди нас витает? Не ровен час, поранится да и отступит в гневе от дома сего! Сама говоришь, в полночь три луны минет с того часа, как покинул он юдоль скорбей земных и в горние выси вознесся!

— Верно говоришь, Осип, — скорбным голосом сказала Цилла, когда князь умолк. — Мои дуболомы сих тонкостей не разумеют, хоть на выучку тебе их отдавай!

По ее знаку дворовые стали неохотно прятать клинки в ножны, а когда Владигор указал Цилле на то, что сам вид вооруженных людей может оскорбить смиренный дух покойного князя, та резко хлопнула в ладоши, и посреди горницы вмиг выросла груда поясных ремней с пристегнутыми к ним ножнами и роговыми рукоятками кинжалов. Стоявший при дверях верзила тут же сорвался с места, сгреб всю кучу и, высоко поднимая ноги, чтобы не наступать на ползущие по половицам ремни, вынес ее из горницы.

— Против кого это они так вооружились? — насмешливо спросил Владигор, когда за верзилой захлопнулась дверь.

— Мало ли лихих людей по ночам шляется, — сказала Цилла.

— Видал я всяких ушкуйников, — сказал Владигор, — но таких дураков, чтобы в княжий терем совались, не припомню. Ограда бревенчатая, псы цепные, — кому придет охота по своей воле в петлю лезть?

— И опять ты, Осип, прав, — задумчиво сказала Цилла. — Жаль, князя нашего нет, потолковал бы он с тобой… Любил покойный с умными да бывалыми людьми разговоры разговаривать.

— Может, помянем князя, коли речь о нем зашла? — напомнил Владигор.

— Да уж не преминем, — сказала Цилла, — и светлую память споем, и по чарочке опрокинем.

Она снова хлопнула в ладоши, и тут же одни дворовые бросились к столу и единым духом смели в подолы недопитые чарки и плошки, другие раскинули по всему кругу хрустящую, как снег, скатерть и во мгновение ока так густо заставили ее всевозможными криночками, соусниками, кувшинчиками и прочими сосудами и сосудиками, что среди них едва не затерялась серебряная тарелка с ломтем хлеба и одинокой чаркой, искусно вырезанной из куска горного хрусталя. Ее поставили под самый свод очага, полагая, что дух покойного князя скорее всего явится через дымоход. Но когда один из дворовых взял баклажку и потянулся через весь стол, чтобы наполнить княжескую чарку, Цилла встала со своего кресла и, перехватив его руку, сама налила чарку до краев. И как только последняя капля сорвалась с горлышка баклажки, со двора донесся первый удар полуночного сторожевого колокола. Все подняли свои чарки вровень с подбородками и в полной тишине стали слушать звонкие морозные удары.