Гай Кей - Песнь для Арбонны

— Это льенсенна трубадура Алайна Руссетского. Я пою ее сегодня в честь богини и госпожи Арианы де Карензу, которая оказала нам честь своим присутствием.

Лучше так, подумала она, чем пытаться разбираться в приоритетах. Однако Лиссет остро сознавала, очень остро, что у нее на плечах плащ эна Бертрана. От него исходил едва уловимый аромат. Ей было некогда разбираться, что это за аромат. Но что она понимала, как всегда перед исполнением песен — мимолетное осознание, но реальное, как каменная стена, — что ради таких мгновений, как это, когда вот-вот польется музыка, она и живет, и такие мгновения заставляют ее чувствовать себя поистине живой.

Лиссет начала с вступления на арфе, как научил ее Гаэтан, брат отца, много лет назад, чтобы дать аудитории затихнуть, а затем, когда воцарилась почти полная тишина, запела:

Это была добротно сделанная песня, пусть и не выдающаяся. Алайн знает свое ремесло, и он еще достаточно молод, чтобы совершенствоваться дальше. Но у этой песни была еще одна особенность — особый подарок для Лиссет: она была написана для женского голоса. Таких песен немного, и поэтому женщины-жонглеры Арбонны тратили много времени на транспонирование мелодий, написанных для мужского голоса, и игнорировали, насколько это возможно, очевидные несоответствия большинства тем.

В этой песне Алайн изменил многие традиционные элементы льенсенны, он говорил от имени женщины, но сохранил достаточно знакомых мотивов, так что у слушателей не оставалось сомнений в том, что именно они слушают и оценивают. Лиссет, сведя сопровождение инструмента к минимуму, исполнила песню, стараясь представить ее как можно проще. Мелодия была длинной, как у большинства традиционных льенсенн, так как в противном случае слушатели испытывали разочарование и жаловались на отсутствие тех элементов, которых ожидали. Трудность для трубадура при сочинении подобных песен заключалась в том, чтобы использовать все знакомые мотивы и одновременно сделать их яркими и новыми, насколько позволяло его искусство. Лиссет спела о восходе второй луны, об обычной угрозе со стороны ревнивых, нескромных взоров; шаблонную, хотя и довольно удачную строфу о трех цветках, которые традиционно служат укрытием для влюбленных; еще одну, посвященную верному другу, стоящему на страже за стеной и подающему разрушающий очарование сигнал о восходе солнца, и слова расстающихся влюбленных.

Это была честная, профессиональная работа, и она знала, что увлекла за собой слушателей. Даже здесь, в такой искушенной аудитории, Лиссет знала, как иногда знала во время исполнения песен, что она отдает должное музыке и словам Алайна. Но кое-что она приберегла напоследок, для того места, где Алайн Руссетский удивил даже себя самого: он написал нечто выходящее за рамки обычных, банальных при расставании слов о любви торжествующей и вечной, но взамен достиг почти ранящей целостности искусства.

Лиссет позволила себе сделать короткую паузу, не более того, так как иначе это слишком явно указывало бы на изменение, на нечто новое, и испортило бы эффект. Затем она возвысила голос, наполнила его печалью и спела последнюю строфу:

Она бросила взгляд на Бертрана де Талаира, когда начала петь, потом на бородатого корана у него за спиной, но закончила песнь, глядя поверх голов слушателей на дверь рядом с баром, через которую вышли Реми и Аурелиан. Повторение первых нот, как эхо минувшего, аккорд в память о караульном, аккорд в память о ночах в саду, которые ушли в прошлое, и она закончила.

«В синем плаще Бертрана девушка с каштановыми волосами выглядит изящной и хрупкой, но не благородной дамой», — подумал Блэз. Она казалось скорее умной, чем формально красивой, но нельзя было не заметить — даже он это заметил — чистоту ее голоса, а неожиданная грусть в самом конце песни на мгновение окутала его. Он не знал, что эта печальная нотка была новшеством, но слушал ее звучание, а значение слов направило его мысли в непривычное русло. Не надолго, конечно — он не был склонен к подобным вещам ни по происхождению, ни по опыту, — но всего лишь мгновение Блэз Гораутский, глядя на стройную женщину, сидящую на низком табурете с плащом Бертрана де Талаира на плечах, ясно видел мысленным взором женщину в саду, оплакивающую утраченную любовь.

— О, великолепно, — произнесла Ариана де Карензу со странной тоской в голосе, так не похожей на прежние, повелительные интонации. Эти слова явственно разнеслись в тишине, которая установилась после последних звуков арфы, и с ними пришло освобождение от напряжения, возникшего в зале, подобно напряжению натянутой тетивы лука. Блэз сделал глубокий вдох и отметил, с некоторым удивлением, что большинство стоящих вокруг людей сделали то же самое.

Несомненно, раздались бы и другие крики одобрения, гром аплодисментов в честь певицы и трубадура, написавшего эту песню, но как раз в это мгновение дверь «Льенсенны» с грохотом распахнулась, впустив веселый шум с темнеющей улицы. Блэз быстро обернулся, увидел того, кто там стоял, и течение вечера с этой секунды полностью изменилось.

Он смотрел на того всадника на вороном коне, которого убил у озера Дьерн.

Конечно, это был не он. Это был не тот же самый человек; мертвые остаются мертвыми, даже здесь, в Арбонне, даже в канун дня летнего солнцестояния. Но выглядел он таким же смуглым и высокомерным, его тяжелое и мускулистое тело и исходящее от него ощущение угрозы были точно такими же, какими их запомнил Блэз в тот день у озера, рядом с аркой Древних.

И этот человек смотрел на него взглядом, полным одновременно ненависти и жаркой радости.

Стоящий рядом с Блэзом Валери быстро пробормотал, кривя рот:

— Я собирался рассказать тебе. Мне следовало это сделать раньше. Его брат, близнец. Будь очень осторожен.

Блэз слушал, не отрывая глаз от аримондца у двери. Этот человек носил зеленые цвета Мираваля, и у него тоже был клинок, кривая сабля его страны.

Уртэ де Мираваль встал не спеша; то же самое сделал Бертран, сидевший по другую сторону от Арианы де Карензу. Дама осталась сидеть, но повернулась на стуле и взглянула через плечо в сторону двери.

— Кузман, — произнес герцог Миравальский, — я гадал, где ты и почему так долго. Видишь, как я обещал тебе, здесь находится тот гораутский коран, с которым ты так хотел встретиться.