Гай Кей - Песнь для Арбонны

Рюдель рассмеялся.

— Он знает, что за ним присматривают?

— Возможно, — ответил Валери. — Думаю, его это забавляет.!

— Кажется, его многое забавляет, — согласился Рюдель.

Валери повернулся в седле и взглянул на Коррезе.

— Многое, но не все. Не впадай в заблуждение, если собираешься присоединиться к нам. То, что он говорил Дауфриди сегодня вечером, как он вел себя с ним, — это было настоящее. Многое из того, что он делает сейчас, — это часть давнего бегства.

Ненадолго все замолчали.

— И успешного? — Рюдель Коррезе был исключительно умным человеком. Его голос звучал задумчиво.

Блэз снова вспоминал ту лестницу в замке Бауд, флягу сегвиньяка, передаваемую из рук в руки.

— Я думаю, — нет, — тихо ответил он. — Вот почему он тратит столько усилий. Я думаю, — обратился он к Валери, — что ему давно следовало убить Уртэ де Мираваля.

Лицо Валери было скрыто темнотой, так как они проезжали под аркой, переброшенной через улицу.

— Я тоже, — в конце концов ответил кузен Бертрана. Они снова выехали в сияние голубой луны, льющееся вниз мимо остроконечных крыш домов. — Но мы ведь не поэты, не так ли? И еще был ребенок. — Застарелый гнев звучал в его голосе; угли, подернутые пеплом, но не погасшие.

— Это вы должны мне объяснить, — сказал Рюдель.

— Позже, — пообещал Блэз. — Слишком запутанная история для сегодняшней ночи.

Они поехали дальше. Некоторые улицы у базара были освещены, но больших толп не было. Люссанская ярмарка, как все другие ярмарки, не похожа на карнавал. Во-первых, она длится месяц, и даже Бертран де Талаир, подумал Блэз, не выдержал бы такой долгой пирушки. Ярмарки для того, чтобы делать дела, а кое-какие ночные похождения служат приправой.

Рюдель, как и следовало ожидать, казалось, думал именно об этом, когда они подъехали к двум фонарям, горящим у стен медового цвета дворца Талаира и отвели коней в конюшню на заднем дворе. Из темноты вышел сонный конюх и взял у них коней. Они втроем вернулись назад, к парадному входу. Оказавшись снова под фонарями, Блэз увидел на лице Рюделя выражение, хорошо ему знакомое.

— Я здесь знаю одну веселую таверну, — сообщил он, — прямо рядом с кварталом портезийцев на базаре. Мы в самом деле собираемся ложиться спать или в нас еще осталось немного жизни? Я бы с удовольствием поставил выпивку претенденту на корону Гораута.

Валери быстро оглянулся, но Рюдель из осторожности говорил тихо, а площадь перед домом была пустынна. Все равно, Блэз почувствовал, как его сердце подпрыгнуло при упоминании о том, что он сказал сегодня ночью. Несомненно, это имело свои последствия.

«Кажется, нам все же есть о чем поговорить», — сказал тогда король Валенсы Дауфриди, глядя на Блэза жестким, оценивающим взглядом, а потом внимательно слушал, сдвинув густые брови, пока Бертран де Талаир излагал ему ряд предложений; некоторые из них поражали, а одно по крайней мере могло привести в ужас.

На улице перед домом Валери качал головой.

— Я сегодня чувствую себя старым. Слишком много поворотов дороги для моей бедной головы. Подушка мне нужна больше всего. Вы можете продолжать вдвоем. Побудьте еще немного молодыми.

Собственно говоря, Блэз разрывался между двумя одинаково сильными желаниями: одно — оказаться в тишине своей спальни, в другое — найти какую-нибудь внешнюю разрядку внутреннему возбуждению. В прошлом, когда Рюдель предлагал где-нибудь провести ночь, он редко раздумывал.

В те первые месяцы в Гётцланде, а потом в Портецце, после того как он в первый раз покинул Гораут — и эта новая мысль пришла ему в голову внезапно, — он сам неустанно искал способы убежать от действительности. В конце концов извилистый маршрут по стольким тавернам и городам, по всем турнирам, дворам и замкам, по ночным и утренним дорогам, через предрассветный туман над полями сражений и убийство в Фаэнне привел его обратно, в это холодное осеннее утро в Арбонне, в Гораут, в страну, которая была его родиной, и к Иерсенскому договору. С тех пор он уже дважды поклялся — во второй раз кровью матери в ту заснеженную ночь в Гарсенке, — что никогда не примет этот договор.

Клятвы младших сыновей даже из самых могущественных семейств редко что-то значили в этом мире. Сегодня показалось, что его клятва может все же что-то значить. Или так, или дороги безумия даже шире, ровнее и манят сильнее, чем о них говорят, и он теперь твердо ступил на одну из них.

Он понял, что не уснет. Валери, одарив их кривой усмешкой, подошел ко входу во дворец и тихо постучал. Решетка в окошечке скользнула в сторону, а затем дверь открыл дежурный коран.

— Доброй ночи, — крикнул кузен Бертрана через плечо. — Постарайтесь вести себя тихо, когда вернетесь. Я вам обещаю, что буду спать.

Блэз смотрел, как он вошел, потом повернулся к Рюделю. При свете фонаря он увидел, что его друг склонил голову к плечу и вопросительно поднял брови с хорошо памятным ему выражением на лице. Валери недавно сказал, что в молодости Бертран был очень похож на него; сходство нетрудно было уловить.

— Веди, — сказал Блэз. — Если события будут продолжаться так же, как начались, и ты действительно намереваешься поддержать меня в моей борьбе, это, возможно, последний наш шанс зайти в таверну в качестве простых наемных коранов.

— Поддержать тебя? — переспросил Рюдель, повышая голос. Они двинулись в путь. — Ты думаешь, что сможешь избавиться от меня теперь? — Они свернули за угол, направляясь к далекому свету огней у базара. Стояла чудесная ночь, ясная, как сон пастуха. — Все богатства моего отца не заставят меня выйти из такой захватывающей игры, какой она теперь стала.

— О, хорошо, — кисло ответил Блэз. — Я рад, что снова развлекаю тебя. Что произойдет, когда я отправлю тебя к отцу просить отдать все его богатство для нашей поддержки?

Рюдель Коррезе рассмеялся. Он все еще смеялся, когда шестеро мужчин выбежали из переулка и загородили им дорогу спереди и сзади, целясь в них из луков.

На темной улице стояла тишина, и единственные огни горели далеко впереди или позади. Блэз, глядя на угрожающе целеустремленные фигуры перед собой, на мгновение увидел мысленным взором Бертрана где-то в городе с Соресиной де Бауд, потом Валери, медленно поднимающегося по винтовой лестнице городского дворца Талаира, мирно отправившегося на отдых.

— Я нахожу это глубоко оскорбительным, должен сказать, — услышал он голос Рюделя. — Я с таким нетерпением ждал возможности выпить в «Сенале». Вам ведь известно, — продолжал он, повышая голос, чтобы слышали молчаливые люди, окружившие их, — что я — сын Виталле Коррезе, и вы, несомненно, все умрете — и очень неприятной смертью, — если будете продолжать нам досаждать.