Гай Кей - Львы Аль-Рассана

Информация также оказывалась полезной. Его воины присылали домой все свое жалованье, а вместе с деньгами приходили известия о событиях в Аль-Рассане. Язир и Галиб знали о многом. Кое-что из этих сведений было понятным, кое-что — нет. Они узнали, что во дворцах правителей имеются дворы и даже общественные площади в городах, где воде позволено свободно течь из труб, выходящих изо рта скульптур в виде животных, а потом убегать прочь без всякой пользы. В это почти невозможно было поверить, но эта сказка слишком часто повторялась, чтобы быть ложью.

В одном сообщении даже говорилось — и это уже явно было сказкой, — что в Рагозе, где киндат-чародей околдовал слабого эмира, река протекает прямо сквозь дворец. Сообщалось, что водопад устроен даже в спальне у этого колдуна, и там этот злодей соблазняет беспомощных ашаритских женщин, срывает цветы их девственности и упивается своим торжеством над звезднорожденными.

Язир беспокойно пошевелился под своим плащом; мысль об этом наполнила его тяжким гневом. Галиб покончил с жуками, отодвинул от себя глиняное блюдо, снова натянул на лицо ткань и что-то тихо пробормотал.

— Простите? — картадский принц подскочил от неожиданности, услышав это. И шмыгнул носом. — Мои уши. Простите. Я не расслышал. Что вы сказали?

Галиб посмотрел на Язира. Становилось все более очевидным, что ему хочется прикончить этого человека. Это можно понять, но, по мнению Язира, мысль была неудачной. Язир был старшим братом. Галиб в большинстве случаев ему подчинялся. Он предостерегающе прищурился. Разумеется, от гостя все это ускользнуло; от него все ускользало.

С другой стороны — вдруг напомнил себе Язир — Ашар учил, что помощь истинно верующим является высшим проявлением набожности, самым значительным после гибели в священной войне, а этот человек — этот Хазем ибн Альмалик — стоял ближе к истинной вере, чем все предыдущие принцы Аль-Рассана с незапамятных времен. В конце концов, он уже здесь. Он приехал к ним. Это приходится учитывать. Если бы только он не был таким жалким, изнеженным подобием мужчины.

— Ничего, — проворчал Язир.

— Что? Я прошу…

— Мой брат ничего не сказал. Не надо так волноваться. — Он старался произнести это милостиво. Доброта не входила в число его прирожденных достоинств. И терпение тоже, хотя он долгие годы старался приучить себя к нему.

Его мир теперь отличался от тех времен, когда они с Галибом привели зухритов с запада и смели все остальные племена, залив красной кровью пески на своем пути. Это произошло более двадцати лет назад. Они еще были молоды. Халиф Силвенеса послал им дары. Потом следующий халиф, и следующий за ним, пока не убили последнего.

Почти все эти годы в песках лилась кровь. Племена пустыни никогда легко не покорялись власти. Двадцать лет — очень долгий срок для ее сохранения. Достаточно долгий, чтобы построить на побережье два города, оснащенных верфями и складами, и еще три поселения в глубине суши, с базарами, на которые стекалось золото с юга, а потом растекалось оттуда в длинных караванах. Они служили признаками постоянства на изменчивом лике пустыни. Началом чего-то большего.

Следующая ступень постоянства для мувардийцев, тем не менее, находилась за границей песков. Это становилось все более ясным Язиру по мере того, как сменяли друг друга времена года и звезды на небе.

Галиб наотрез отвергал саму мысль об отказе от привычной жизни в пустыне, но не идею о священной войне на той стороне пролива. Эта идея ему нравилась. Галиб умел убивать. Он не слишком подходил на роль вожака племени в мирное время и не умел строить то, что могло бы остаться после него его сыновьям и сыновьям его сыновей. Язир, который так много лет назад явился с запада с вереницей верблюдов и с мечом, с пятью тысячами воинов и ярким, четким образом Ашара в душе, старался стать именно таким человеком.

Аскет ибн Рашид, ваджи, который пришел к племенам зухритов на крайнем западе и принес учение Ашара с так называемой родной земли, которую никто из мувардийцев никогда не видел, одобрил бы это, Язир был в этом уверен.

Ваджи, худой и высокий, с неопрятной седой бородой и нечесаными волосами, с черными глазами, которые умели читать в душе собеседника, обосновался вместе с шестью учениками в нескольких шатрах среди самых диких народов пустыни. Язир и его брат, сыновья вождя зухритов, однажды пришли, чтобы посмеяться над этим новым, безобидным безумцем в его поселении, где он проповедовал видения другого безумца, в другой пустыне, в далекой земле под названием Сорийя.

Их жизнь изменилась. Жизнь Маджрити изменилась.

Истины Ашара уже некоторое время распространялись по пустыне, еще до того как Рашид прибыл на запад. Но ни одно из других племен не приняло эти истины и не стало их проповедовать так решительно, как зухриты, когда Язир и Галиб повели их на восток — они все закрывали лица по примеру ибн Рашида, — на священную, очистительную войну.

Язир провел почти половину жизни, стараясь заслужить одобрение своих ваджи, даже после того как ибн Рашид умер и лишь его гремящие кости и череп сопровождали Язира и Галиба в их странствиях. Он по-прежнему старался измерять свои поступки тем, как оценили бы их глаза ваджи. Трудно было превращаться из простого воина, сына пустыни и звезд, в вождя в скользком мире городов и денег, дипломатов и эмиссаров из-за пролива или с далекого востока. Очень трудно.

Теперь ему нужны были писари, люди, которые умели расшифровывать послания, приходящие из других земель. В черточках на пергаменте заключались гибель людей и осуществление или отрицание звездных видений Ашара. С этим трудно было смириться.

Язир часто завидовал брату, его ясному подходу ко всему. Галиб не изменился, не видел причин меняться. Он все еще оставался военачальником зухритов, прямым и неудержимым, как ветер. Взять, к примеру, сидящего перед ними человека. Для Галиба он был меньше чем человеком, он сопел носом и оскорбил их отказом от предложенной ими еды. Следовательно, его нужно было убить. Тогда, по крайней мере, можно было бы поразвлечься за его счет. Галиб знал множество способов убить человека. «Этого, — подумал Язир, — вероятно, кастрировали бы и отдали воинам — или даже женщинам». Галибу такое решение представлялось чем-то само собой разумеющимся.

Язир, сам сын жестокой пустыни, почти согласился с братом, но продолжал свою долгую борьбу за другой взгляд на вещи. Хазем ибн Альмалик был принцем из-за моря. Он мог бы править Картадой, если бы обстоятельства хотя бы слегка изменились. Он явился сюда просить Язира и Галиба изменить эти обстоятельства. Это означало бы, сказал он им, что на престоле одного из самых могущественных государств Аль-Рассана появится истинно верующий правитель. Он даже согласен наполовину закрыть лицо, как мувардийцы, сказал он.