Роджер Желязны - Колесо Фортуны

Она протянула вперед обе руки. Высоким чистым голосом она выкрикнула слова, которых все ждали от нее:

— Пусть Игра начнется !

— Игроки, — загрохотал Глашатай, — займите ваши места!

Выбранные игроки Пяти Народов и Семи Племен повиновались все разом, стараясь произвести при этом как можно меньше шума. Это было в их интересах; Дьяконы с суровыми лицами уже сжимали свои дубинки, и даже простой неловкости могло быть достаточно, чтобы получить удар по голове. Я хочу сказать, эти ребята любили свою работу.

Пока игроки, склонив головы, изучали лежавшие перед ними полированные доски, один из помощников деда начал бить в водяной барабан, издававший высокий звук «пинг-пинг-пинг », казавшийся очень громким в тишине, внезапно повисшей над всем полем. Другой помощник подвел деда — который вполне мог сделать это сам, но традиции подразумевали напомнить всем и каждому, что он действительно слеп, — к деревянному столу, установленному в передней части сцены. Одной рукой помощник поднял крышку большой корзины из жимолости, занимавшей всю поверхность стола, а другой поднес к ней руку деда.

Дед засунул руку в корзину. Барабанщик перестал барабанить. Можно было услышать, как бабочка трепещет крыльями.

Дед постоял мгновение, шаря по внутренней поверхности корзины, а затем вытянул руку с зажатым в ней маленьким деревянным шариком, меньше детского кулачка, выкрашенным в белый цвет. С расстояния его нельзя было разглядеть, но каждый прекрасно представлял, как он выглядит. По полю пролетел легкий шелест — это люди задерживали дыхание.

Не поворачиваясь, дед передал маленький шарик Джессу Тигру, старшему знахарю семинолов, стоявшему рядом. И Джесс Тигр, взглянув на шарик, передал его знахарю криков справа от себя; и так маленький шарик совершил путешествие вдоль всего ряда знахарей, пока все двенадцать не изучили его. В конце ряда знахарь оттава — я не знал его имени — вручил шарик Джеку Птицелову, Глашатаю. Который внимательно посмотрел на шарик и выкрикнул голосом, способным расколоть обсидиан:

— АЙ, ТРИДЦАТЬ ДВА!

Несколько сотен Народа выдохнули, и по полю словно пронесся ветер. Все вытягивали шеи и глазели на площадку, стараясь рассмотреть игроков. Никто из йих не пошевелился.

Барабанщик вновь завел свое « пинг-пинг ». Дед засунул руку в корзину по локоть и вытащил второй шарик. Шарик опять прогулялся вдоль ряда, пока Глашатай не взял его и не рявкнул:

— ОХ, СЕМНАДЦАТЬ! — И после паузы: ОДИН, СЕМЬ, — для того, чтобы какой-нибудь идиот не принял этот крик за семьдесят.

По-прежнему никакого движения на площадке. Головы игроков склонились, словно они молились. Чем, впрочем, большинство из них, если не все, сейчас и занимались. Я подумал о том, что происходило в те минуты в голове Элвиса Медвежьей Лапы.

Вновь ожил барабан, разливая свое « пинг-пинг - ?гинг». Рука деда опустилась в корзину и извлекла третий шарик, который пошел вдоль ряда по старческим рукам в темных пятнах. Снова крик Джека Птицелова:

— ЕНН, ШЕСТЬ!

Такое маленькое число и так рано? Это был счастливый знак. И Дьяконы на краю поля пристально смотрели, как один из игроков шауни протянул руку и осторожно положил фишку из полированного черного камня на один из квадратиков своей ореховой доски.

Над толпой пронеслись приглушенные звуки ободрения. Даже знатные особы на сцене позволили себе негромким хором выразить свою радость. Игра начиналась необычайно удачно.

Мой дядя сказал:

— Хочешь еще индейки, чуч?

—На, — сказала тетя, протягивая мне большой кусок белого мяса в толстой коже. — Располагайся поудобнее. Похоже, день будет долгим.

На сцене барабанщик вновь начал свое дело.

День был необычайно теплым для весны, а на поле негде было укрыться от солнца. Мои глаза начали слезиться от бессонной ночи, и я то и дело закрывал их. Тетя Ди настаивала, чтобы я поспал, но я только закрывал глаза и думал.

Вскоре я потерял нить игры; у каждого игрока уже было по нескольку фишек на доске, и никто не мог уследить за всеми. Это, в конце концов, была работа Дьяконов.

Насколько я мог видеть со своего места, у Элвиса Медвежьей Лапы набралось довольно много фишек, хотя в этом не было ничего необычного. Когда он поднимал голову, чтобы послушать Глашатая, его лицо было непроницаемым.

Утро перешло в день, и солнце начало спускаться к западному краю горизонта. Тень солнечного шеста перед платформой становилась все длиннее. Над платформой был устроен большой, покрытый ветвями навес, чтобы укрыть знатных особ, но он уже не защищал их. Большинство из них щурились и заслоняли глаза руками. У деда Девять Убийц, разумеется, не было таких проблем. Он продолжал нырять в корзину и вытаскивать маленькие шарики, при этом все время глядя невидящими глазами прямо перед собой, в сторону белого жаркого солнца. Время от времени он останавливался, и тогда помощники закрывали крышку корзины, поднимали ее, держа за шесты, и хорошенько раскачивали ее из стороны в сторону, перемешивая шарики. Теперь она, по моим прикидкам, стала гораздо легче. Я думал о том, продлится ли Игра достаточно долго для того, чтобы потребовалось вновь наполнить корзину. Такого я никогда не видел, но знал: время от времени это происходит.

Эта Игра, похоже, становилась одной из долгих Игр. Два старших Дьякона уже проверяли запас факелов на камышовых настилах за платформой на тот случай, если игра продлится и ночью.

— БИ, ДВАДЦАТЬ ДВА! — прокричал Глашатай. В конце переднего ряда, недалеко от того места, где я сидел, игрок семинолов протянул руку и положил на свою доску фишку.

Солнце уже устраивало большое кровавое представление за деревьями и факелы уже были воткнуты в подставки и зажжены, когда это наконец случилось.

К тому времени я уже так устал, что едва следил за происходящим и поэтому пропустил крик Глашатая; вот почему я сейчас не могу вам сказать, что это был за шарик. Я сидел рядом с дядей Кеннеди, пережевывая медовую лепешку и стараясь не заснуть, и мои уши уловили крик Глашатая, когда он уже отбарабанил очередной набор бессмысленных звуков, но мой мозг уловил только то, что голос стал немного хриплым.

И тут мой дядя внезапно издал удивленный возглас. «Ям», — сказал он, и я сел и стал смотреть на площадку, и люди вокруг меня делали то же самое, и по толпе пробежал низкий возбужденный рокот.

Там, на площадке, Элвис Медвежья Лапа встал со своего места. Два Дьякона уже шли к нему, помахивая дубинками, готовые наказать за столь возмутительное поведение, но Элвис не смотрел на них. Он уставился на свою доску, словно она превратилась в мокасин.

Дьяконы остановились и тоже посмотрели на доску. Один из них что-то сказал, хотя с моего места слов нельзя было расслышать.