Павел Комарницкий - Дева дождя

Дура я, обругала себя Марина свет Борисовна. Что мешало этим вот ребятам сделать со мной всё, что угодно?

Йорген подвёл точку всем сомнениям и колебаниям – просто взял девушку на руки и уложил в постель. Сам пристроился рядом, закинув руки за голову, и Марина обнаружила, что голова её покоится на изрядных размеров бицепсе герр рыцаря.

– Сторожок поставь, будь добр…

– Поставил уже, – ангел просто и естественно устраивался на ночлег, в свою очередь, намереваясь использовать плечо девушки в качестве подушки. Марина не удержалась, обняла его одной рукой под крыльями – спина эфирного посланца была шелковистой и горячей. Агиэль тут же распустил крыло, укрыв им всю тесную скульптурную группу. Стало тепло и уютно.

– Ты Агушку не бойся… – пробормотал Йорген, засыпая, – он если только чуть… тебя…

Что именно "чуть" может сделать с девушкой ангел, осталось тайной – герр рыцарь уже дышал спокойно и ровно, как и положено праведнику. Марина скосила слипающиеся глаза на Агиэля – мордашка спящего ангела выглядела исключительно умиротворённой…

Последняя мысль отлетела прочь, и Марина свет Борисовна будто провалилась в колодец.

… Ей снился странный сон, очень странный и дикий. Волшебный и удивительный.

На поверхности безбрежного океана плавали тысячи, миллионы… возможно даже, миллиарды не то каких-то пузырей, не то детских воздушных шариков. Ярких и разноцветных. Очевидно, океанская вода была очень, очень солёной, поскольку на поверхности шариков топорщились щётки кристаллов разнообразных солей – коричневых, фиолетовых, пурпурных и даже угольно-чёрных. И ещё у каждого шарика имелась короткая нитка-пуповина, наглухо вмороженная в глыбу льда, плавающую рядом.

Солевые корки покрывали шары неравномерно. Некоторые обросли так сильно, что уже не плавали, а гирями висели на материнских ледяных глыбах. Другие, наоборот, были почти чисты, и буквально рвались в небо, удерживаемые всё теми же льдинами. Которые, кстати, были не вечны – вода разъедала их на глазах. Ещё… ещё чуть… И вот уже, казалось бы, столь надёжно вмороженная нить вырвана из ледового плена. И тогда…

Шарики, едва затронутые обрастанием, устремлялись вверх, в небеса, будто были наполнены лёгким гелием. Одни, отягощённые довольно заметно, поднимались невысоко и парили над морской гладью какое-то время, пока, очевидно, не выдыхался летучий газ. Тогда они опускались и вновь прилипали к новым, свежим, белым льдинам, необъяснимым образом возникавшим на поверхности этого мистического океана. Другие поднимались так высоко, что были едва заметны… И только некоторые, совсем чистые и блестящие шары устремлялись ввысь беспредельно, лопаясь где-то в немыслимо разреженных стратосферных слоях и бесследно растворяясь в небесной лазури.

Те шары, что были нагружены через край, шли ко дну, погружаясь глубже и глубже. Вокруг сгущались сумерки, постепенно сменявшиеся мраком. Глубинное давление мяло и корёжило шары, и оттого кристаллическая корка крошилась и осыпалась. Ещё глубже вода, очевидно, была столь горяча, что даже толстая корка, выдержавшая испытание давлением, начинала таять, растворяться. И наконец, освобождённый шар-пузырь устремлялся вверх из глубин, куда успел опуститься под непомерной тяжестью…

И только немногие, заросшие особо прочной чёрной коркой, шли ко дну дальше, как пушечные ядра, бесследно и необратимо растворяясь в непроглядном и окончательном мраке.

… Чья-то рука бессознательно, но настойчиво шарилась по груди, и даже сквозь глубокий сон девушка почувствовала некую обиду. А ещё друзья…

Она разлепила глаза в тот момент, когда бессознательно-настойчивая рука справилась наконец с задачей – бретелька соскользнула, и освобождённая девичья грудь встопорщилась в небеса острым соском. Агиэль вздохнул, не просыпаясь, зачмокал губами, и через секунду вдруг прочно присосался к этому соску. Удовлетворённо заработал язычком, словно младенец, на всякий случай придерживая ладошкой источник наслаждения – очевидно, чтобы не вздумал ускользнуть.

Несмотря на смертельную усталость, Марина уже с трудом сдерживалась, чтобы не рассмеяться вслух. Так вот о какой неведомой угрозе предупреждал герр рыцарь… Ну кто бы мог подумать, что ангелам свойственно столь специфическое наслаждение женским телом!

… Ему снился странный сон, очень странный и дикий. Волшебный и удивительный.

На поверхности безбрежного океана плавали тысячи, миллионы… возможно даже, миллиарды не то каких-то пузырей, не то детских воздушных шариков. Ярких и разноцветных. Очевидно, океанская вода была очень, очень солёной, поскольку на поверхности шариков топорщились щётки кристаллов разнообразных солей – коричневых, фиолетовых, пурпурных и даже угольно-чёрных. И ещё у каждого шарика имелась короткая нитка-пуповина наглухо вмороженная в глыбу льда, плавающую рядом.

Солевые корки покрывали шары неравномерно. Некоторые обросли так сильно, что уже не плавали, а гирями висели на материнских ледяных глыбах. Другие, наоборот, были почти чисты, и буквально рвались в небо, удерживаемые всё теми же льдинами. Которые, кстати, были не вечны – вода разъедала их на глазах. Ещё… ещё чуть… И вот уже, казалось бы, столь надёжно вмороженная нить вырвана из ледового плена. И тогда…

Шарики, едва затронутые обрастанием, устремлялись вверх, в небеса, будто были наполнены лёгким гелием. Одни, отягощённые довольно заметно, поднимались невысоко и парили над морской гладью какое-то время, пока, очевидно, не выдыхался летучий газ. Тогда они опускались и вновь прилипали к новым, свежим, белым льдинам, необъяснимым образом возникавшим на поверхности этого мистического океана. Другие поднимались так высоко, что были едва заметны… И только некоторые, совсем чистые и блестящие шары устремлялись ввысь беспредельно, лопаясь где-то в немыслимо разреженных стратосферных слоях и бесследно растворяясь в небесной лазури.

Те шары, что были нагружены через край, шли ко дну, погружаясь глубже и глубже. Вокруг сгущались сумерки, постепенно сменявшиеся мраком. Глубинное давление мяло и корёжило шары, и оттого кристаллическая корка крошилась и осыпалась. Ещё глубже вода, очевидно, была столь горяча, что даже толстая корка, выдержавшая испытание давлением, начинала таять, растворяться. И наконец, освобождённый шар-пузырь устремлялся вверх из глубин, куда успел опуститься под непомерной тяжестью…

И только немногие, заросшие особо прочной чёрной коркой, шли ко дну дальше, как пушечные ядра, бесследно и необратимо растворяясь в непроглядном и окончательном мраке…

Неясная мысль, царапавшаяся где-то в подсознании, обрела наконец смысл: "Проснись! Проснись же!"