Александр Сухов - Чужая

Такое положение вещей меня не устраивало, поэтому я вновь захотел вернуть все на свои места и даже озвучил свое пожелание в повелительной форме:

— Эй, грибы, а ну стоять, деревья, также прекратите кривляться! Хочу к людям! Немедленно!

Даже ножкой притопнул, демонстрируя всю свою сердитость. Но не подействовало. Точнее подействовало, только совершенно непредсказуемым образом. Взмывшие в воздух грибы, в мгновение ока трансформировались в разноцветные пушистые шары и устроили вокруг меня хоровод с песнями и плясками. Мультяшными голосами овечки Долли и еще каких-то неведомых мне персонажей они дружно исполнили а капелла финскую польку. Зажигательный мотив и меня не оставил равнодушным, подчиняясь общему веселью, я также пустился в пляс. Удивительно, но при этом меня ничуть не смущала вопиющая несуразность ситуации. Только представьте, взрослый мужчина задорно отплясывает в компании неведомых существ посреди футуристического пейзажа. Я даже позабыл о цели своего путешествия — при таком-то веселье немудрено.

Неожиданно двое мохнатых шаров чего-то не поделили и сошлись друг с другом в кровавой схватке. Я ничуть не преувеличиваю, несмотря на всю свою неправдоподобность, зрелище получилось жутким. Первым делом оба поединщика вырастили себе острые зубы. Этими зубищами они принялись остервенело рвать друг друга. Вскоре каждый из них покрылся чешуйчатой шкурой, отрастил когтистые лапы и хвост. Теперь это были не мягкие и пушистые шары, а злобные твари, внешним видом похожие на крокодилов. Пока чудища рвали друг друга зубами и когтями, охаживали мощными хлесткими хвостами, остальная братия продолжала напевать разухабистый мотив финской польки.

Вскоре выяснилось, что столь бесшабашное веселье не всем пришлось по душе в этом странном месте. Откровенно говоря, мне происходящее в данный момент не казалось чем-то ирреальным. Нет, разумом я как бы понимал, что ситуация по меньшей мене странная, и в то же время был, как говорится, полностью в своей тарелке. Одно из неподалеку расположенных деревьев резко хлестнуло ветвями и, как минимум с полдюжины пушистых комочков были нанизаны на их острые концы. Но самое интересное случилось немного погодя. Ствол дерева распух до размеров пятидесяти ведерной бочки, в этом месте раскрылась огромная зубастая пасть, наподобие дупла. Пойманные пушистики дико заверещали, попытались соскочить с проткнувших их веток, но дерево оказалось намного проворнее. Сноровисто покидав всех до одного пузырей в пасть, оно тщательно прожевало свою добычу, затем смачно рыгнуло, сладострастно почмокало и в конечном итоге, покосившись на меня непонятно откуда взявшимся хитрым азиатским глазом, выдало:

— Яхши! Вкусний пупырь. Еще хочу.

Потеря товарищей ничуть не смутила веселящуюся мохнатую братию. Они по-прежнему продолжали водить веселые хороводы, громко распевая при этом во всю силу своих прямо-таки луженых глоток.

«Интересно, откуда они знают язык суоми? — было первой здравой мыслью, пришедшей мне в голову с момента появления горластых исполнителей. — А может быть, та галиматья, которую они исполняют, и вовсе не имеет никакого отношения к финскому?» — Последний вопрос был риторическим, поскольку сам я не знал ни одного слова по-фински. Вообще-то знал — когда-то в далекой молодости ленинградские пацаны научили меня парочке финских ругательств, но они настолько нецензурные, что я даже не решаюсь их озвучить. Удивительно, но отчего-то всякая подобная ерунда врезается в память всерьез и надолго, а математическую формулу или какое определение зубришь, зубришь и никак не вызубришь. К примеру, крамольную поэму о печальной судьбе приснопамятного Луки я запомнил дословно после двух прослушиваний магнитофонной записи, не менее трагическую историю Прова Фомича также выучил влет, а вот положенные по курсу школьной программы письмо Татьяны Лариной к Онегину и отрывок из поэмы «Василий Теркин» так и не смог осилить, несмотря на то, что добросовестно прочитал эти произведения не меньше десятка раз.

Между тем, еще парочка зазевавшихся пупырей попала на обед к разошедшемуся не на шутку древу. На этот раз потеря бойцов не прошла незамеченной отрядом. Летающие шары прекратили идиотское пение, что-то защебетали на каком-то тарабарском языке. Затем закружились, будто в водовороте и начали постепенно сбиваться в гигантскую кучу. Откуда-то из глубины леса начали появляться все новые и новые их собратья и также вливаться во все уплотняющуюся массу.

Наконец куча мала, которую устроили пушистые комочки, сплотилась в нечто единое монолитное. Теперь из общей массы при всем желании невозможно было бы вычленить глазом отдельную особь. Между тем, гигантский ком продолжал меняться прямо на глазах. Вмиг и он оброс неисчислимым количеством зубастых пастей, извивающихся щупальцев, смертоносных клешней, пилообразных выростов.

По завершении означенных трансформаций чудище громко выкрикнуло всеми своими ртами:

— Мочи чурбанов! — И, клацая челюстями и клешнями, устремилось к тому самому дереву.

Почувствовав приближение неминуемой гибели, дерево громко заверещало:

— Нэ убивай, бират!

На что зубастый монстр с издевкой в голосе ответил отчего-то голосом Сергея Бодрова-младшего:

— Не брат я тебе, гнида черножопая!

Расправа была скорой и кровавой. Да, да, я не ошибаюсь, именно кровавой, поскольку как оказалось, вместо сока по жилам растения текла самая настоящая кровь красного цвета. Уничтожив одно хищное дерево, чудовищная машина убийства не успокоилась. Дружно распевая: — Wenn die Soldaten Durch die Stadt marschieren, — она покатилась крушить соседние деревья.

Откровенно говоря, то, что происходило у меня на глазах, совершенно перестало мне нравиться. И проявление агрессии со стороны дерева, и то, каким образом отомстили за своих собратьев веселые пупыри. Ну, разделались с виновником, зачем же всех прочих его собратьев крушить? Не, нужно как-то остановить это побоище, попахивающее откровенной ксенофобией.

Не мешкая ни мгновения, я бросился наперерез клацающему и горланящему клубку. В тот момент я не думал, чем вообще смогу помочь обреченным на гибель деревьям, но стоять в стороне мне не позволяла совесть.

Встав на пути машины убийства, я скрестил над головой руки и начал что-то громко кричать, мол, нельзя из-за одного подонка губить невинные души, дескать, это великий грех.

Как ни странно, клубок остановился, не докатившись до меня каких-нибудь пару шагов, прекратил дурацкое пение и, вырастив огромное ухо, начал внимать моим словоизлияниям. Вполне возможно, я говорил сбивчиво, невпопад, но моя искренность и убежденность в собственных словах, зацепила разбушевавшийся конгломерат.