Елена Хаецкая - ОЗЕРО ТУМАНОВ

— Не может быть! — ахнул сэр Артур. — Как до такого мог докатиться сын члена Парламента!

Но Лиамонд понимал, что эта история нравилась сэру Артуру все больше и больше.

— Точно вам говорю, — повторил сержант, — нацепил на себя Фома женское платье и говорит: мол, сойду за подругу. Тут Элеонора сорвала рукав, которым Фома завязал ее рот, и как закричит на Фому: «Дура!»

Вокруг захохотали:

— Так и закричала — «дура»?

— Точно вам говорю, товарищи! Она ведь женщина, а у женщин ум устроен совершенно иначе, чем у мужчин. И если мужчина с первого взгляда распознает в другом человеке его суть, то есть костяк, нрав и происхождение, то женщина не глядит далее одежды и прически. Только что лежала она в объятиях молодого мужчины, но как только переоделся он девицей, так сразу увидела она перед собой девицу, а о молодом мужчине позабыла! И кричит ему: «Дура! Зачем ты завязала мне рот?»

Сэр Артур смеялся так, что слезы выступили у него на глазах.

— А шериф Мэлори знает? — выговорил он.

— Больно много дела шерифу до проказ его сына! — ответил Лиамонд.

— Ну а торговец тканями — что? Он-то мужчина, он должен был увидеть, кто перед ним, девица или нет! — настаивал сэр Артур.

— Торговец тканями малый не промах, вытащил он длинный нож и набросился на Фому. «Будешь, — говорит, — знать, как навещать чужих жен!» Фома тут разом позабыл о том, какое на нем платье, тоже вытащил нож — и давай отбиваться! А потом подхватил левой рукой подол длинного платья и как хлестнет торговца тканями прямо по глазам! Пока тот приходил в себя, Фома, как был в женском платье, выскочил из дома — и бежать…

— Клянусь Геркулесом, ничего смешнее в жизни не слыхивал, — утирая лицо, сказал сэр Артур.

— Самое смешное случилось на другой день, — сказал Лиамонд.

— Пощади, сил смеяться больше нет!

— Да ладно, ничего особенного, — сказал Лиамонд. — Просто Элеонора прислала к Фоме настоящую служанку с требованием вернуть платье… На том их любовь и закончилась.

А Фома, не ведая о том, какие рассказы ведутся о нем в казарме, бежал обратно к воротам Кале. Один из его лучников был легко ранен, у второго заканчивались стрелы, но мастер все не приносил новых.

Фламандцы осаждали Кале уже седьмой день. Штурм первого дня успеха не принес: предупрежденные голландскими евреями, англичане подготовились к нападению и легко отразили неприятеля.

Фома был одним из немногих, кто знал — каким образом вышло так, что все обернулось к пользе англичан. Он легко носил в себе эту тайну, довольствуясь тем, что является одним из ее творцов, и ничего так не хотел, как вступить в сражение и показать себя.

— Ну, что здесь у вас? — спросил он у своего копейщика, которого звали Длинный Хамфри. (Хамфри утверждал, что прозвище «Длинный» относится не к его росту, а кое к чему иному). — Что фламандцы?

Хамфри отметил про себя, что Фома первым делом спросил о враге, а не о раненом лучнике. Хамфри вообще много чего отмечал про себя касательно Фомы: сэр Джон Мэлори поручил Хамфри как человеку надежному приглядывать за непутевым сынком.

— Фламандцы, мой господин, перестраиваются на левом фланге, — важно, солидно ответил копейщик. — Вон, посмотрите сами.

Фома забрался на стену и увидел, что с левой стороны от ворот Кале шевелятся копья и их становится все больше. Он обернулся к Хамфри:

— Что у нас с той стороны? Стена слабее?

Хамфри пожал плечами. Фома держался так, словно ему лично поручили оборонять ворота.

— Кто знает, мой дорогой господин, — сказал Хамфри, — что на уме у этих пивоваров.

Фома помрачнел:

— Ясно.

На самом деле ему ничего не было ясно, просто мелькали мысли, одна за другой.

Последнюю, самую отчетливую, Фома высказал вслух:

— По крайней мере, эту их атаку я надеюсь отбить.

— В этом нет сомнений, молодой господин, ни малейших, — сказал Хамфри.

— Кстати, — Фома вытащил флягу, — я принес для Джона красного вина. Как он?

— Нашими заботами и вашими молитвами — не хуже и не лучше, — ответил Хамфри. (Речь шла теперь о раненом лучнике).

— В красном вине, Хамфри, содержится малая толика жизни и человеческой души, — сказал Фома. — Потому что красное вино похоже на кровь. И если из человека вытекло сколько-то крови, то эту потерю можно восполнить вином.

— Весьма разумное замечание, — сказал Хамфри.

Он протянул было руку за флягой, но тут раздался шум, заставивший обоих обернуться: это прибыл стрельник, и его сразу обступили люди.

— Граф Уорвик заплатил ему за большую партию стрел, — заметил Фома.

— Граф очень щедр, — сказал Хамфри. — Однако надо поспешить, а то нам стрел не достанется.

— Иди, — кивнул Фома, — а я навещу Джона.

Джон был коротышкой с короткими руками, покрытыми рыжими веснушками и рыжим же волосом. Ранен он был легко, но неудачно: не мог натягивать лук; поэтому он злился.

Фома сунул ему флягу с вином.

— Стащил нарочно для тебя у сэра Артура Уоллиса. Ну, того, из Хартфордшира. Противного.

— Стоит ли пить, коли он противный?

— Вино-то у него хорошее, — сказал Фома. — Давай, пей.

Джон возражать не стал и отпил.

— Правда, недурное, — сказал он. — Знаете что, господин мой? Если и стоит удерживать Кале, так это ради вина.

— Мне больше по душе пиво, — признался Фома. — А вино я пью только для исцеления души и тела.

— Мое тело от этого вина не исцелится, — сказал Джон. — Рука болит, не могу хорошо стрелять.

Он едва не плакал.

— На что я годен, если не могу стрелять?

— Сгодишься на что-нибудь, — ответил Фома. — Видал в порту орудия, которые палят диким огнем? Чтобы такой штукой управлять, крепкие сухожилия не требуются.

— Спаси нас Господь от этих орудий, — искренне сказал Джон, — они ведь происходят прямехонько от дьявола!

— Может, и от дьявола, да только я в это не верю, — ответил Фома.

— Вы, мой господин, да хранит вас Святой Георгий, почти ни во что не верите, — возразил Джон. — Ох, не мое это дело, но напрасно сэр Джон назвал вас Фомою — ведь это же имя в самую пору для неверующего!

— Когда настало время, поверил и Фома, — ответил Фома. — А вот во что я верю уже сейчас, так это в то, что дикий огонь из той трубки будет нам очень кстати, когда фламандцы опять пойдут на штурм. И для такого дела пригодишься даже ты, с твоей поврежденной рукой, потому что здесь никакой силы не надо, а надобен только верный глаз и немного ума.

— Этого добра у меня еще вдосталь, — заметил Джон, — и может быть, даже с запасом.

Люди герцога Бургундского, которых тот набрал во Фландрии, воевали, по большей части, за отмену таможенной пошлины. Фландрия — экономически самая развитая область Бургундского герцогства — ввозила сырую английскую шерсть по полторы тысячи мешков в год; за это сырье Фландрия платила торговую пошлину, а англичане именно с этих денег вели войну против короля Парижского.