Марик Лернер - Нестандартный вариант

Они начали возиться у клетки с Никитой, а меня практически на руках вытащили из доставшего до самых печенок подземелья и, уложив на носилки, деловито понесли к выходу из дома. Во дворе дожидался вертолет с работающим двигателем, и, что мне крайне не понравилось, опять же без грозных надписей «ФБР», «Полиция» или там «Иммиграционная служба». Начинались очередные не слишком приятные непонятки. Пока меня тащили, я успел разглядеть человек десять. Один с деловым видом нес канистры. Наверняка собирается спалить все это логово. Голова чугунная, сразу не доходит — это к лучшему, что следов не останется, или нам боком выйдет.

Внутри сидели двое, все в той же форме без опознавательных знаков, с оружием на изготовку, и человек с завязанными глазами и связанными сзади руками. Наш хороший знакомый — вице-президент Вальтер. У него единственного были такие брюки с пиджаком, перепутать сложно. Ему было очень плохо. Сидел и безостановочно мотал головой, что-то шепча. Наверное, молился. Самое время вспомнить про Бога. Хорошо еще, мы не в дикой стране, на лету из вертолета выкидывать не станут. Плохо, что страна большая. Если правильно закопать, никогда не найдут.

Меня положили на пол, и минут через пять приволокли Никиту, старательно строившего из себя умирающего лебедя. Внутрь влезли еще двое, один из них по габаритам очень смахивал на того начальника из подвала, и вертолет сразу поднялся в воздух. Трясло не очень сильно, и страшно хотелось спать. Что бы мне ни вкололи, анальгетик там точно был, боль сняло довольно быстро. Вот не ценят люди, когда все в порядке. И ведь каждый хоть раз болел, но вспоминать не хочет. Как проходит, наступает блаженство. Депрессии у них… Проблемы… Один раз сравнить свое нормальное состояние с обычным серьезным ушибом или переломом, и вся психология с психологами уже никому не нужна. Живи и радуйся!

Час полета, перегрузка в санитарную машину, причем нас разделили, а Вальтера куда-то увели. Еще одна поездка под вой сирены и с капельницей в руке. Идиотские вопросы про самочувствие и запихивание под рентген-аппарат. Лечить меня точно собирались, а вот старательного перечисления про возможность хранить молчание и прочее в том же роде так и не прозвучало. Под всю эту суету я задремал, пару раз пробуждаясь при очередной перевозке. Незапоминающийся тип в форме спросил мое имя, и тут я неожиданно для самого себя начал подробно рассказывать на башкирском языке про красоты родного края.

Ну да — мать у меня наполовину башкирка, и лет до шести я регулярно бывал в деревне у деда. Он со мной по-русски упорно разговаривать не желал, хотя прекрасно все понимал. Видимо, воспитывал. Потом он умер, и поездки прекратились, а я считал, что все это давно из головы выветрилось. Ни во дворе, ни в школе, ни в училище или армии башкирский не требовался и вдруг всплыл. Минут через пять я сообразил, что что-то не в порядке, уж слишком меня тянуло болтать, и сознательно, не обращая внимания на попытки собеседника переключить меня на русский язык, приступил к подробному изложению биографии народного героя Салавата Юлаева. Он как раз из наших мест, и, если уж не могу остановиться, пусть внемлют. Особых подробностей я не знал, но чрезвычайно многословно и красочно излагал легенды и сказания, передаваемые стариками по памяти.

Где-то в районе поражения Пугачева от царских генералов мне полегчало, и, не желая отвечать на вопросы, я заткнулся. Не думаю, что они ожидали подобных речей. Меня оставили в покое, все тщательно забинтовав, закрепив руку, загипсовав пальцы и обколов со всех сторон иголками.

Джеральд Уиллер молча прошел в приемную и кивнул в сторону кабинета. Цепного цербера (в виде усохшей старой ведьмы) еле заметно перекосило от злости. Они знали друг друга уже не первый десяток лет и прочно недолюбливали. Никаких особых причин этому не было, если не считать, что Мелани, посвятив всю свою жизнь начальнику и так и оставшись старой девой, с молодости была страшно религиозна и чем дальше, тем больше на этой почве сдвигалась. Столик был обставлен всевозможными образками, на стене висело распятие, и она всегда с подозрением следила за каждым входящим, проверяя реакцию на религиозные причиндалы. Одежда, естественно, максимально закрывала ее иссохшие прелести, но крестик на серебряной цепочке лежал сверху, на всеобщее обозрение.

Смысл ее жизни состоял в бесконечных собраниях в церкви и защите Оливера. Причем что важнее, она уже и сама не знала. Зато Джеральд у нее был на вечном подозрении в ужасных кознях, направленных на затаскивание в ад прямого начальника. Оливер по этому поводу вечно шутил, но только при условии, что она не услышит.

При всей своей шизоидности Мелани была прекрасной секретаршей, держала в крепких руках всю переписку и контакты, профессионально отсеивая маловажное, и находилась в прекрасных отношениях с его женой, что совсем не просто. Так Оливер ее и тащил за собой, перебираясь из кресла в кресло все выше, и давно уже не представлял, как можно обойтись без железной леди, не способной болеть и стойко переносящей все тяготы службы и его дурное настроение.

Всем она была хороша, но вот при виде оборотня у Мелани моментально портилось настроение. Джеральд точно знал, что из нее легко могла бы выйти сильная ведьма, но она скорее бы повесилась, чем пошла учиться использовать свои способности. При этом на самом деле она неосознанно воздействовала на окружающих и всегда все обо всех знала, объясняя это развитой интуицией.

Никакая интуиция не могла вычислить в Джеральде оборотня, слишком он хорошо умел себя держать в руках, но Мелани догадалась с первого взгляда и неоднократно пыталась наставить Оливера на путь истинный, прося избавиться от него. К счастью, настолько далеко ее власть не простиралась. Робинсон потому и умудрился стать генеральным директором, что замечательно разбирался, кто ему может быть полезным, а от кого необходимо при помощи любых мер избавляться.

Дождавшись разрешения, Джеральд вошел. На этот раз проклятая ведьма не старалась из вредности задержать его подольше. Она всегда прекрасно знала, где проходит граница терпения Оливера, и сознательно ее не переступала. Иногда Джеральд пытался представить, как Робинсон в молодости на ней женится. Уж точно с семьей, как сейчас, никаких проблем бы не было, но не пара она Оливеру — мезальянс. Вообразить себе, как молодой начальник отдела, рвущийся делать карьеру и закончивший Принстон, сделает предложение девчонке из рабочего предместья, даже в веселые шестидесятые было невозможно. И очень зря. Послушно женившись на девице из своего круга, он получил в жены отъявленную стерву-алкоголичку, да и детки оставляли желать лучшего.