Мэри Стюарт - Принц и пилигрим

Я поспешил сказать:

— Но теперь ты ведь уже не думаешь, что ее убили?

— Нет. На этот счет ты меня успокоил, как успокоил и насчет своего недуга. Я и за тебя тоже боялся, думая, что виноват и в твоей смерти, — Он замолчал, потом продолжал без выражения: — Эго было самое ужасное, последний удар, который страшнее всего, — Он стыдливо и отрешенно развел руками. — Ты говорил, и не раз, что, когда ты мне будешь нужен, ты всегда окажешься к моим услугам. И до сих пор так всегда и было, И вдруг наступило темное время, а тебя нет. А нужно было еще так много сделать. Каэр-Камел только успели заложить, и не одна еще битва впереди, потом — договоры, и издание законов, и установление гражданских порядков… А тебя нет, ты убит. Из-за меня, полагал я, как и моя маленькая королева. Все мои мысли вертелись вокруг этого. Я не убивал младенцев в Дунпелдире, но, клянусь богом, я бы убил королеву Оркнейскую, встреться она мне тогда на узкой дороге!

— Это я понимаю. Продолжай.

— Ты уже наслышан о моих победах, одержанных на полях сражений за те месяцы. Другим могло казаться, что звезда моя приближается к зениту. Но сам я, главным образом из-за твоей гибели, чувствовал, что нахожусь на дне черной ямы. Я не только скорбел о том, что связывает тебя и меня: давняя дружба, покровительство, я бы сказал — любовь, но у моего горя была и другая причина, о которой мне нет нужды тебе снова напоминать: я привык руководствоваться твоим советом во всем, кроме ведения войны.

Я ждал, что он еще скажет. Но он молчал. Тогда я проговорил:

— Что ж, давать советы — это мое предназначение. В одиночку ни один человек, даже верховный король, не может справиться со всем. Ты еще молод, Артур. Но и мой отец Амброзий, когда у него за плечами была уже долгая жизнь, искал совета на каждом повороте. Это не признак слабости. Прости меня, но так думают только те, кто еще очень молод.

— Знаю. Да я и не думаю этого. Я хочу рассказать тебе другое. Один случай, который произошел, пока ты был болен. После битвы в Регеде я взял заложников. Саксы бежали и спрятались в густом лесу на холме, как раз позади той разрушенной башни, где мы потом обнаружили тебя. Мы окружили холм со всех сторон и двинулись вверх сразу по всем склонам, прокладывая себе дорогу мечами, разя направо и налево, покуда те немногие, кто остался жив, не сложили оружия. Может быть, они бы и раньше сдались, но мы им не предлагали. Я искал их смерти. Наконец оставшиеся побросали оружие и вышли. Мы повязали их. Среди них был ближайший помощник Колгрима — Синевульф. Я готов был зарубить его на месте, но он был безоружен. И я отпустил его, взяв с него слово, что он погрузится на корабли и уйдет восвояси. И взял заложников.

— Да. Это была мудрая попытка. Хотя мы знаем, что она не удалась.

Я говорил ровно, догадываясь, что последует дальше: мне уже рассказали, как было дело.

— Мерлин, когда я получил известие, что Синевульф не уплыл в Германию, а вернулся к нашим берегам и разоряет приморские поселения, я распорядился убить заложников.

— Выбор был за Синевульфом, он на это пошел. Сам он поступил бы на твоем месте точно так же.

— Синевульф — варвар и чужеземец. Не то что я. Это правда, он знал, на что идет, но он мог думать, что я не выполню своей угрозы. Среди них были подростки. Младший — тринадцати лет, моложе, чем я в год моей первой битвы. Их привели ко мне, и я отдал приказ.

— И правильно сделал. Теперь забудь об этом.

— Как забыть? Они храбро сражались. Но я сказал, что так будет, и должен был выполнить свое слово. Ты говорил, что я переменился. Это правда. Я уже не тот, кем был до этой зимы. Я впервые за всю войну совершил поступок, сознавая, что поступаю дурно.

Я подумал об Амброзии под Довардом, о себе у Тинтагела. И сказал:

— Мы все совершали поступки, которые были бы рады забыть. Возможно, все дело в том, что сама война — зло.

— Как это может быть? — нетерпеливо отозвался он. — Но рассказываю я тебе об этом теперь не потому, что ищу сочувствия или совета. — Я недоуменно ждал. Он продолжал, старательно подбирая слова: — Это самое злое дело, которое мне пришлось совершить. Но я его сделал — и не отказываюсь. А тебе я хотел сказать вот что: если бы ты был рядом, я бы, как всегда, обратился к тебе за советом. И хоть ты меня предупреждал, что сила провидения тебя покинула, я бы все-таки понадеялся — я бы твердо верил, — что тебе открыто будущее, что ты наставишь меня на правильный путь.

— Но твой пророк умер и тебе пришлось самому избирать путь?

— Именно так.

— Я понимаю. Ты рассказал это, чтобы утешить меня: отныне не только дело, но и решение можно, не опасаясь, предоставить тебе, даже несмотря на то что я опять оказался рядом с тобой. Ведь мы оба знаем, что твой пророк и вправду как бы умер.

— Нет! — решительно возразил он, — Ты меня неправильно понял. Я действительно хотел тебя утешить, но не этим. Думаешь, я не понимаю, что с того дня, как я поднял меч Максена, для тебя тоже началась темная полоса? Прости меня, если я вмешиваюсь в дела, недоступные моему пониманию, но теперь, оглядываясь назад, я думаю… Мерлин, я хочу сказать тебе, что, по-моему, твой бог и сейчас не покинул тебя.

Стало тихо. Только слышно было, как трепешет огонь в бронзовом светильнике да снаружи, из лагеря, доносились обычные вечерние голоса. Мы смотрели друг на друга — он еще в расцвете молодого мужества, я в преклонном возрасте и обессиленный к тому же недавним недугом. И незаметно, исподволь, наши роли менялись, уже переменились. Теперь уже он поддерживал меня и утешал: «Твой бог и сейчас не покинул тебя». Откуда такая мысль? Разве он не знал, что большая магия мне уже не дается, не помнил, как беспомощен я оказался против Моргаузы, как не сумел ничего узнать о Мордреде? Однако в его словах прозвучало не пылкое молодое сочувствие, но спокойное и твердое суждение зрелых лет.

Я стал перебирать прошлое, стараясь сбросить оцепенение, которое нашло на меня после болезни, сменив прежнее смиренное безропотное спокойствие. И мне стало понятно, о чем говорил Артур. То были речи военачальника, способного увидеть победу в планомерном отступлении своих войск. Или речи вождя, умеющего словом дать людям уверенность в своих делах.

«Твой бог и сейчас не покинул тебя». Значит, это бог был со мной в кубке с отравой и в недуге, растянувшемся на месяцы и разлучившем меня с Артуром, дабы король ощутил свою единоличную власть. Это он надоумил меня (неведомо для Артура) покривить душой и слабым голосом уверить его, что я не был отравлен, и тем спасти от королевского возмездия Моргаузу, мать тех четырех сыновей… Он был со мной, когда я потерял след Мордреда, и мальчик остался в живых, из-за чего в глазах у Артура вспыхнула мгновенная радость. Как пребудет он со мной и в тот час, когда я в конце сойду заживо в свою могилу и оставлю Артура одного в срединном мире лицом к лицу с его злым роком — Мордредом, которого я не сумел в свое время выследить.