Мэри Стюарт - Недобрый день

Едва слова эти сорвались с языка, как Мордред уже горько пожалел о сказанном. Король промолчал и не изменился в лице, но внезапная мысль заставила Мордреда умолкнуть, а вместе с ней вернулся и страх. Дважды за один вечер он вышел из себя — а ведь он, Мордред, в течение долгих лет смирял свой характер, чтобы облечься, точно в броню, против житейской неустроенности и неприкаянности в холодный, как морская пучина, панцирь самообладания!

Запинаясь, он принялся оправдываться.

— Милорд, я прошу прощения. Я не хотел оскорбить вас… или госпожу вашу мать. Я всего лишь имел в виду… Я так долго размышлял об этом, все обдумывал и так и этак, не могу ли по закону претендовать на какой-нибудь надел… надел, чтобы править… Я сумею, правда! Такое про себя всегда знаешь… И я подумал о вас и о том, как вы пришли к власти. А как же иначе! Всем ведомо… то есть… люди и впрямь говорят…

— Что я, строго говоря, бастард?

Удивительно, но король, похоже, нисколько не разгневался.

Мордред слегка приободрился. Для вящей надежности мальчик оперся кулаками о стол. И, осторожно подбирая слова, проговорил:

— Да, сир. Видите ли, я все гадал про закон. Закон большой земли. Я хотел выяснить доподлинно, а потом спросить у вас. Милорд, если Гавейн воцарится в Дунпелдире, тогда, клянусь Богиней, даю вам слово, что я подхожу для Оркнеев куда лучше Гахериса или Агравейна! И кто знает, что за распри и неурядицы начнутся на островах, если наследуют близнецы?

Артур ответил не сразу. Мордред тоже умолк: просьба высказана, заветные слова произнесены. Но вот король очнулся от раздумий.

— Я выслушал тебя до конца, потому что любопытствовал узнать, каким человеком ты вырос, при твоем-то своеобразном воспитании, почти под стать моему, — Артур улыбнулся краем губ. — Как «ведомо всем», я тоже был зачат вне брака и спрятан на долгие годы. В моем случае — на четырнадцать лет, однако я рос в доме, где с самого начала обучался наукам рыцарства. Тебе досталось менее четырех лет такого обучения, но я слышал, ты ими достойно воспользовался. Ты получишь то, что тебе причитается, поверь мне, но не так, как виделось тебе в замыслах и мечтах. А теперь послушай меня. И сядь, пожалуйста.

Недоумевая, мальчик пододвинул табурет и сел. Король, напротив, поднялся на ноги и прошелся по комнате из конца в конец, прежде чем заговорить.

— Начнем с того, что, каков бы ни был закон или прецедент, о том, чтобы передать тебе королевство Оркнейское, не идет и речи. Оркнеи — для Гавейна. Я намерен оставить Гавейна и его братьев здесь, в рядах моего рыцарского воинства, а после, когда придет время и ежели сам он того пожелает, пусть примет островное королевство из моих рук. А тем временем Тидваль останется в Дунпелдире.

Артур перестал расхаживать взад и вперед и снова сел.

— Мордред, несправедливости в том нет. Ты не имеешь права ни на Лотиан, ни на Оркнеи. Ты не сын Лота, — со значением проговорил он. — Король Лот Лотианский не отец тебе.

Пауза. В трубе ревело пламя. Снаружи, где-то в коридорах, кто-то кого-то окликнул и получил ответ.

— И вы знаете, кто мой отец? — осведомился мальчик ровным, безучастным голосом.

— Еще бы, — повторил король.

На сей раз понимание пришло мгновенно. Мальчик резко выпрямился. Глаза собеседников оказались почти на одном уровне.

— Вы?

— Я, — сказал Артур и выждал.

На этот раз Мордреду потребовалось секунды две, а затем в лице его отразилась, вопреки ожиданиям Артура, не тошнотворная неприязнь, но лишь удивление и неспешное осмысление новости.

— От королевы Моргаузы? Но это… это…

— Это кровосмешение. Знаю.

На этом Артур поставил точку. Не стал каяться, не стал ссылаться на собственное неведение — он, дескать, понятия не имел о родстве, когда Моргауза заманила юного сводного брата в свою постель.

— Понятно, — отозвался наконец мальчик, ничего к тому не прибавив.

Настал черед изумляться Артуру. Мучаясь сознанием собственного греха, во власти отвращения при мысли о ночи, проведенной с Моргаузой, которая с тех пор стала для него символом всего порочного и нечистого, он не принял во внимание отношение мальчика, воспитанного среди поселян, к греху, не столь уж редкому на островах, где кровосмешение — дело обычное. На родине Мордреда такие вещи и грехом-то, по сути дела, не считались. Римское право так далеко не распространялось, а Богиня Мордреда — та же, что у Моргаузы, — не слишком-то старалась укрепить в своих приверженцах понимание греховности.

В самом деле, Мордред был занят совсем иными мыслями.

— Это значит… это значит, что я…

— Да, — отозвался Артур, наблюдая, как в глазах, так похожих на его собственные, вспыхнуло изумление, а за ним, в глубине, угадывался восторг. Не любовь — откуда бы? — но отблеск властного, глубоко укоренившегося честолюбия.

«А почему бы и нет? — размышлял король. — У Гвиневеры детей от меня не будет. Этот мальчик — дважды Пендрагон и, по отзывам судя, ни в чем не уступит любому из сверстников. Сейчас он чувствует ровно то же, что и я, когда Мерлин открыл мне ту же самую правду и вложил в руку Меч Британии. Так пусть его! Что до остального — все сбудется так, как угодно богам».

О пророчестве Мерлина — о том, что бастард станет причиной его падения и смерти, — король и не вспомнил. Ничто не омрачило для него мгновения незамутненной радости.

Незамутненной еще и потому, что произошло чудо и Мордред воспринял историю давнего греха довольно-таки равнодушно. И благодаря этой невозмутимости Артур обнаружил, что сам в состоянии заговорить о случившемся.

— Это произошло после сражения при Лугуваллиуме. Моя первая битва… Твоя мать, Моргауза, приехала на север ухаживать за отцом, королем Утером: он был болен, и смертельно, хотя мы об этом не догадывались. В ту пору я не знал, что и я — дитя Утера Пендрагона. Я считал отцом Мерлина и любил его как отца. Прежде я Моргаузу не видел. Можешь себе представить, как прелестна она была в двадцать лет… В ту ночь мы разделили ложе. Только впоследствии Мерлин открыл мне, что Утер Пендрагон мой отец, а сам я наследник Верховного королевства.

Мордред, с присущей ему проницательностью, отметил недоговоренность.

— Однако Моргауза знала?

— Думаю, да. Но даже мое неведение не искупает моей доли греха. Я это понимаю. Своим поступком я причинил зло тебе, Мордред. И зло живет.

— Но как же так? Вы искали меня, призвали сюда. Хотя могли бы и не делать этого. Почему?

— Когда я приказал Моргаузе явиться в Камелот, — отозвался Артур, — я считал, что она повинна в смерти Мерлина, а он был — нет, есть! — лучший из людей этого королевства, и дорог мне превыше всех прочих. И вина с нее не снята. Мерлин состарился до срока и носит в себе семя яда, полученного из ее руки. Он знал, что отравила его Моргауза, но, радея о ее сыновьях, мне в этом так и не признался. Счел, что ей следует сохранить жизнь: вдали от двора, лишенная возможности чинить вред, пусть себе растит мальчиков вплоть до того дня, когда они смогут послужить мне. Я узнал про яд много позже: Мерлин лежал при смерти, как нам казалось, и в бреду помянул о настойчивых попытках Моргаузы извести его при помощи отравы или колдовства. Так что после похорон я послал за ней, дабы призвать к ответу за злодеяние и рассудив также, что сыновьям ее пора оставить мать и перейти под мою опеку.