Даррелл Швейцер - Стать чернокнижником

— Я здесь!

— Чернокнижник, сын чернокнижника, я жду твоего прихода.

От потрясения я чуть не выпустил сеть.

— Но я не чернокнижник!

— Чернокнижник, сын чернокнижника.

Я снова полез вверх, в то же время рассказывая ей о себе; я запыхался и то и дело умолкал. Временами падали еще какие-то кости, и иногда они ударяли меня по голове, будто давая насмешливый ответ на то, что я, с трудом дыша, рассказывал. И все же я поведал ей, что сам никогда не творил никаких чудес, и что я пообещал матери никогда не становиться таким, как отец, и что я был учеником историка Велахроноса и собирался стать писцом, а потом сочинять собственные книги, если только Велахронос согласится взять меня назад, когда все закончится…

И тут мне внезапно явилось лицо Сивиллы; оно показалось в темноте наверху, будто полная луна, выглянувшая из-за облака. Лицо ее было бледным и круглым, черные глаза ничего не выражали, а кожа, как мне показалось, слабо светилась.

И она сказала мне, мягко посмеиваясь:

— Чернокнижник, сын чернокнижника, ты споришь с ужасной Сивиллой. Думаешь, это храбрый поступок или всего лишь глупость?

Я остановился, слегка покачиваясь на веревках из стороны в сторону.

— Простите, я не хотел…

— То, что ты хочешь сделать, не всегда то же самое, что ты в действительности делаешь, Секенре. И совершенно не важно, будешь ли ты потом в этом раскаиваться или нет. Так вот. Я произнесла твое имя уже один раз. Секенре. Я произнесла его дважды. А знаешь, что случится, если я произнесу его три раза?

— Не знаю, Великая Сивилла, — кротко отвечал я.

— Чернокнижник, сын чернокнижника, поднимайся и садись передо мной. Не бойся.

Я залез туда, где она находилась. Я едва мог разглядеть деревянную полку, заваленную костями и мусором. Я осторожно ощупал поверхность одной ногой и пальцами почувствовал, к своему удивлению, крепкие сухие доски. Я отпустил веревки и сел. Сивилла протянула руку и открыла створку фонаря в металлическом корпусе, потом створку другого фонаря, и еще одного, и еще. Мне представились ленивые твари, которые, просыпаясь, открывают глазища.

Теперь крошечная каморка с низким потолком наполнилась светом и тенями. Сивилла сидела скрестив ноги, а на колени она накинула плед с сияющей вышивкой. На коленях у нее свернулась змея с человеческой головой и чешуей, похожей на серебряные монеты. Змея один раз зашипела, и Сивилла низко наклонилась, пока змея что-то шептала ей на ухо. Наступила тишина. Сивилла долго смотрела мне в глаза.

Я протянул ей меч моего отца:

— Госпожа, это все, что я могу предложить вам…

Она зашипела совсем как ее змея, и мгновение она казалась мне потрясенной и даже испуганной. От меча она отмахнулась:

— Секенре, ты перебиваешь Сивиллу. И снова я спрошу тебя: это храбрый поступок или всего лишь глупость?

Ну вот. Она произнесла мое имя трижды. На мгновение меня охватил отчаянный ужас. Но ничего не случилось. Она снова засмеялась, и смех ее был человеческий и почти что добрый.

— Чрезвычайно неподходящее подношение, чернокнижник, сын чернокнижника.

— Не понимаю… Простите меня, госпожа.

— Знаешь ли ты, Секенре, что это за меч?

— Это меч моего отца.

— Это меч Рыцаря-инквизитора. Твой отец пытался скрыть, даже от самого себя, то, кем он был на самом деле. Поэтому он вступил в священный орден, орден со строжайшей дисциплиной, члены которого посвящают свою жизнь уничтожению всех проявлений тьмы, всех диких существ, ведьм, колдунов и даже необузданных богов. В твоем возрасте, мальчик, он был таким, как ты. Ему так хотелось поступать правильно. Но ему это не помогло. В конце концов от этого стремления у него остался один лишь меч.

— Госпожа, у меня больше ничего нет…

— Секенре… Вот я и снова назвала тебя по имени. Ты совершенно особенный. И путь перед тобой лежит не такой, как у всех. Твое будущее не зависит от того, сколько раз я произнесу твое имя. Оставь меч себе. Он тебе пригодится. От тебя я не прошу никакой платы, по крайней мере сейчас.

— Потребуете ли вы плату позже, Великая Сивилла?

Она подалась вперед, и я увидел, что зубы у нее узкие и острые. Дыхание ее пахло речным илом.

— Вся твоя жизнь станет достаточной платой. Ко мне все приходит в нужное время, и даже ты, как мне кажется, пришел ко мне сейчас, когда тебе более всего нужна помощь.

Тогда я стал рассказывать ей, зачем я пришел, и про отца, и о том, что случилось с Хамакиной.

— Чернокнижник, сын чернокнижника, ты читаешь Сивилле лекцию. Храбрый поступок или глупость?

Я заплакал:

— Прошу вас, Великая Госпожа… Я не знаю, что я должен говорить. Я хочу поступать правильно. Не сердитесь на меня, пожалуйста. Скажите, что мне делать.

— Чернокнижник, сын чернокнижника, все, что ты делаешь, и есть правильно, это часть огромного узора, за которым я наблюдаю, который я тку, о котором я прорицаю. С каждым поворотом твоей жизни узор выстраивается по-новому. Все значения меняются. Твой отец понял это, когда вернулся из заморских краев уже не Рыцарем-инквизитором, потому что он слишком многое узнал о колдовстве. Истребляя чернокнижников, он стал чернокнижником сам. Как врач, заразившийся от пациента. Знания его были как дверь, которую открываешь, а закрыть снова уже никогда не сможешь. Дверь. В его сознании.

— Нет, — тихо произнес я, — я не буду таким, как он.

— Тогда слушай прорицание Сивиллы, чернокнижник, сын чернокнижника. Ты проделаешь путь во чрево зверя, в пасть бога-пожирателя.

— Госпожа, все мы в этой жизни совершаем свой путь, а когда умрем…

— Чернокнижник, сын чернокнижника, принимаешь ли ты слова Сивиллы по собственной воле как преподнесенный тебе дар?

Я побоялся спросить ее, что будет, если я откажусь. Выбора у меня на самом деле не было.

— Принимаю, госпожа.

— Значит, теперь все в твоей воле. Если ты собьешься со своего пути, сделаешь шаг в сторону — это тоже изменит ткань жизни всех и каждого.

— Госпожа, я всего лишь хочу вернуть мою сестру и…

— Тогда и это прими тоже.

Она вложила что-то в мою ладонь. Прикосновение было холодным и жестким, как будто рука Сивиллы была из живого железа. Змееподобное существо у нее на коленях зашипело, почти что выговаривая слова. Я поднес открытую ладонь к одному из фонарей и увидел на ней две погребальные монеты.

— Чернокнижник, сын чернокнижника, в этот день ты стал мужчиной. Твой отец перед своим уходом не посвятил тебя в мужчины. Поэтому обряд должна провести я.

Змееподобное существо скрылось в ее одеждах. Сивилла встала, и движения ее были текучими, как струи дыма. Я только и видел что ее лицо и руки, витавшие в полумраке и светившиеся сами, как фонари. Она взяла серебряную ленту и перевязала мне волосы, как перевязывают их мужчины в моем городе. Она дала мне мешковатые брюки, такие, как носят мужчины в городе. Я надел их. Они оказались слишком длинными, и я закатал их до коленей.