Елена Хаецкая - Падение Софии (русский роман)

— Харитин — это имя или фамилия? — спросил Вельяминов.

Софья восхитилась его способностью говорить бестактности, не ощущая ни малейшего смущения.

— Это имя, — мягко ответил Харитин.

— Ну, мало ли что может быть, — просто сказал Вельяминов. — Всегда лучше уточнить заранее.

Харитин посмотрел на Софью вопросительно, как будто не знал, что ответить. Софья улыбнулась Вельяминову.

— Вы правы, Михаил, — сказала она. — Вы что здесь делаете?

— Как — что? — удивился Вельяминов. — Что вообще русский человек делает в Бадене? Поправляет здоровье путем распития воды, воняющей тухлыми яйцами, ругает все немецкое и решительно не едет домой, потому что дома еще хуже.

— Ой, — Софья засмеялась. — Да вы ипохондрик!

— Здесь так принято, — ответил Вельяминов, очень довольный собой. — К тому же у меня была обширная практика. Учился у здешнего приятеля моего, Казимира Мышецкого.

Лицо Софьи потемнело.

— Мышецкий? Он здесь?

— А вы разве не знали?

— Нет.

— Мышецкий уверен, что вы его преследуете.

— Ну, если он так уверен… — Софья обменялась быстрым взглядом с Харитином. — Возможно, я постараюсь не разочаровать его…

Вельяминов пожал плечами.

— Черт с ним, с Мышецким. Скучный тип. Просто другие русские еще невыносимей. Вы любите говорить о болезнях, Софья Дмитриевна?

— Ненавижу, — сквозь зубы процедила Софья.

— Вот и я… недолюбливаю. А местное общество все помешано на болезнях. Точнее, они считают, будто помешаны на здоровье, но здоровье для них заключается в перечислении разных недугов и способов их исцеления.

— А вы чем недугуете? — спросила Софья.

— Вам правда интересно?

— Правда.

— Я недугую дротиком, пробившим мне левое легкое, — сказал Вельяминов. — Этот дротик очень больно из меня вытаскивали. Наш костоправ опасался, что лезвие было отравлено, поэтому он поскорее вышиб его из моего туловища. Чтобы лезвие не превратило мои внутренности в кашу, он протолкнул его насквозь, а потом налил в отверстие водки.

— Вы это всерьез рассказываете? — спросила Софья.

— А вам нравится?

— Очень… Для меня нет ничего слаще, чем послушать, как мучают красивого мужчину в военной форме, — отозвалась Софья. Она продела одну руку под локоть Харитина, другую — под локоть Вельяминова и медленно двинулась по дорожке парка. — Ну, продолжайте же, Вельяминов! — потребовала Софья. — Вы же видите, как я наслаждаюсь.

— Я пропущу все те слова, которые произносились нашим костоправом, пока он вынимал из меня дротик, — послушно заговорил опять Вельяминов. — Во всяком случае перед тем, как потерять сознание, я усвоил, что доктор желает мне только добра, а ведь это главное. Когда же я очнулся, то обнаружил себя в полевом госпитале. На мне было много твердых бинтов, а сверху нависала плоская медсестра с лошадиным лицом. В ее руке блестел шприц.

— Это прекрасно, — вздохнула Софья. — Жаль, что я не могла этого видеть.

— «Перевернитесь на живот, господин поручик!» — грубым голосом произнесла медсестра, — повествовал Вельяминов, краем глаза поглядывая на Софью.

— Божечка ты мой! — ахнула Софья. — Я сейчас упаду в обморок!

— Да-с, Софья Дмитриевна, вот так я и узнал о произведении меня в следующий чин, — добавил Вельяминов.

— Скажите, Вельяминов, вы танцуете? — неожиданно спросила Софья. — Или дикарский дротик вышиб из вас эти таланты?

— Отнюдь, — сказал Вельяминов с большим достоинством. — Гусарский поручик танцует при любых обстоятельствах.

— Я все хочу посетить какой-нибудь здешний общественный бал, — призналась Софья. — В отеле «Минерва», где я остановилась, устраивают хорошие вечера, да только до сих пор мне не с кем было пойти.

Вельяминов невольно перевел взгляд на Харитина. Тот смотрел угрюмо. Вельяминову показалось, что спутник Софьи вообще не слушает разговор, а блуждает мыслями где-то очень далеко.

— Я с радостью, — заверил Вельяминов, пожимая руку Софьи. — Давно уже следовало пойти, да я как-то обленился. Да еще этот Мышецкий действует расслабляюще… Желчный тип.

— Мышецкий — это который? — прищурилась Софья. — Казимир?

— Угадали. Он считает вас своим врагом, Софья Дмитриевна.

— У него есть для этого основания, — ответила Софья. — Поскольку он судится со мной из-за завещания княжны. Наверное, он вам уже рассказывал.

— В самых общих чертах.

— Это дело неинтересное, ни в общих чертах, ни в мелких, — сказала Софья. — Поместье — мое, такова священная последняя воля моей благодетельницы. Оспаривать ее — нарушать завет старушки, ничем не погрешившей ни перед Боженькой, ни перед людьми… Ничего, добрый Боженька все видит со своего пухового облачка в небесах, он все управит в мою пользу. Я ведь сиротка, Вельяминов, полная сиротка, а Божечка никого так не любит, как сироток.

Вельяминов покачал головой.

— Менее всего вы похожи на «сиротку», Софья Дмитриевна.

— Да? — Она прищурилась.

— Вас жалеть не хочется…

— Какой вы нерусский человек, Миша. Русскому человеку всегда хочется кого-нибудь жалеть.

Вельяминов кашлянул и спросил:

— Вы, стало быть, все еще в Лембасово обитаете?

— Стало быть.

— Ну, и как там развиваются события?

— В Лембасово?

— Да.

— Если вам о ком-то определенном хочется узнать, Вельяминов, то скажите прямо. Незачем ходить вокруг да около в надежде, что я угадаю.

— А вы разве не угадываете, Софья Дмитриевна?

— Если и так, — не стала отпираться Софья, — то что же препятствует мне мучить вас? Я ведь только что рассказывала, как обожаю смотреть на страдания красивых мужчин в военной форме.

— Будет вам, — сдался Вельяминов. — Не дразните меня. Расскажите, как поживает Тамара Вязигина.

Софья погрозила ему пальцем.

— Вот вы какой бесчувственный! Расспрашиваете про одну женщину у другой! Ладно, так и быть: Тамара Вязигина вышла замуж за Потифарова.

Вельяминов тряхнул головой.

— Вот убейте меня, Софья Дмитриевна, не могу сейчас вспомнить, кто это такой.

— Потифаров незабвенен, — засмеялась Софья. — Просто вы с ним не вступали в общение, оттого и не помните.

— Ну и как, счастлива она?

— Наверное… Человек редко бывает счастлив, Миша.

— А вы?

— Я? — Софья выглядела по-настоящему удивленной.

— Да, вы, — настаивал Вельяминов. — Вы счастливы?

— Почему вы спрашиваете об этом?

— Вы очень сильно изменились.

— Я была подростком, Миша. Растерянным, озлобленным подростком. Девочки в этом возрасте вообще нехороши, недовольны и жизнью, и собственной наружностью. Даже те, у которых имеются добрые родители. Так что говорить обо мне!.. Я была доставлена в дом княжны от гроба моего самоубийцы-отца. Как вы полагает, сколько было в поступке княжны милосердия, сколько — любопытства и сколько — желания властвовать над еще одним человеческим существом? Да если бы меня продали на каком-нибудь рынке рабов — я и то, кажется, чувствовала бы себя свободнее.