Андрей Дашков - Сборник Змееныш

Чилис, Чилис… Где ты бродишь теперь или где лежат твои кости? Обрел ли ты свой рай, к которому тебя неудержимо потянуло, и ты забыл обо всем?..

Вдруг Дилгуса словно ударило что-то. Он увидел под аркой свою комнату в восточной башне замка. Реальность, в которой ничего не изменилось. Все предметы остались на своих местах. Никаких сомнений — это была ЕГО комната в замке Левиур. Последнее искушение. Продолжить жизнь, начавшуюся с клетки, изуродовавшей тело. Жизнь, не обещавшую ничего, кроме страданий и, вероятно, бессмысленной смерти. Решать нужно было сейчас — приближался темный край арки, неумолимо зачеркивавший возможности. Дилгус сжал зубы, пытаясь справиться с болью. Требовалось редкое мужество, чтобы добровольно остаться стариком-уродом и согласиться доиграть заведомо проигранную партию.

Шут всегда считал себя трусом, прикрывавшим свою робость цинизмом и наглостью. Сейчас он тоже боялся. Но не герцога, шуремитов или оборотней. Он боялся самого себя — своих будущих сожалений, упреков, проклятий…

Закрыв глаза, он отогнал страх. Оракул Востока подрагивал в его руках. Он чувствовал, что это радостная дрожь предвкушения. Колдовское создание было бы радо вернуться в свой мир. Дилгус шагнул под арку, и двери вечности навсегда захлопнулись за его спиной.

Оказавшись в комнате, он стремительно обернулся, но увидел только стену с длинными рядами полок. Облачко потревоженной пыли оседало вокруг него…

Дилгус открыл большой ящик, в котором хранил свой секстант, и опустил в него земмурский сосуд. Лицо Регины медленно ушло в глубину. «Мне нравится темнота», — вспомнил он ее слова и закрыл крышку.

Шут прислушался к голосам и шуму, доносившимся со двора. Он запер свою комнату и отправился вниз. Посещение галереи забрало все его силы, и сейчас он был не в состоянии думать и вспоминать о ней.

Снаружи занимался рассвет. Вдобавок десятки факелов разгоняли сумерки. По двору замка метались разбуженные слуги герцога и одуревшие от собственного лая псы. В этой суматохе трупы, устилавшие плиты, выглядели вполне обыденно. Горбун увидел нескольких оборотней, стоявших возле герцогской кареты, а потом и самого герцога, хмурого, насупившегося, отдававшего отрывистые приказы.

Изображая заспанного дурачка, Дилгус направился прямо к нему. Остановился и безмятежно встретил подозрительный взгляд Левиура.

— Что случилось, дядя? — спросил он, расплываясь в глупой улыбке.

Огромный, обтянутый перчаткой кулак герцога стремительно надвинулся из темноты и отправил Дилгуса в царство бесчувственности и спокойствия.

Когда он очнулся, наступило холодное пасмурное утро. Он лежал на остывших камнях, а вокруг суетились слуги, убиравшие трупы. Сильно болели разбитые губы и раненая рука, во рту остался привкус крови.

Какая-то молодая женщина в простой одежде увидела, что горбун пришел в себя, и помогла ему подняться. Дилгус проковылял на кухню и смыл с подбородка засохшую кровь. Герцога и его телохранителей нигде не было видно, должно быть, он вернулся в Скел-Могд. Это вполне устраивало шута, которому требовалось время на размышление и выяснение некоторых обстоятельств.

Он поднялся к себе в комнату, зажег свечи и долго возился с засовом, которым давно не пользовался. Надежно заперев дверь, он занялся окнами. Нападение Черного Лебедя было еще очень живо в его памяти. Шут не ограничился запирающими рунами и заклинаниями охраняющего огня. Толстые ставни оказались как нельзя более кстати. Особенно тщательно Дилгус закрыл большое витражное окно со сводчатым верхом. Он сам когда-то изготовил для него цветные фигурные стекла и очень любил смотреть сквозь них на море в солнечный день…

Сейчас ставни полностью отгородили комнату от тусклого света. Хорошо укрепленный замок герцога имел на башнях, расположенных со стороны суши, только окна, обращенные во внутренний двор; однако со стороны моря это правило выполнялось не так строго. Из-за возможности видеть морской простор шут когда-то выбрал именно эту комнату, долго пустовавшую и расположенную не слишком удобно. Теперь ему хотелось бы спрятаться в скорлупу более прочную, чем каменные стены…

Дилгус не спал вторые сутки. Он был ранен и утомлен схваткой, тем не менее, земмурский артефакт всецело овладел его воображением. Он не смог бы уснуть, даже если бы у него было время на отдых. Лихорадочное возбуждение охватило его душу и тщедушное тело. Известно, что искушению поддаются даже более стойкие люди, а Дилгус был всего лишь искалеченным в раннем детстве придворным дураком…

Он открыл ящик, осторожно извлек из него сосуд и торжественно водрузил на стол. Шута одолевали противоречивые чувства. С одной стороны, он ненавидел этот источник с другой — уже попал под его тлетворное влияние. Изменение было быстрым и почти незаметным, но семена зависимости уже были брошены в благодатную почву.

Он обхватил ладонями сосуд, словно хотел согреть им руки. И тотчас же снова ощутил живое тепло мертвого предмета… Черные волосы зашевелились; ведь он дал знать о своем присутствии. Глаза, пустые и немигающие, появились над краем сосуда, их взгляд, очертив дугу, остановился на Дилгусе.

Шут подумал, что герцогу было в сотню раз легче. Сам он чувствовал себя рабом и врагом Оракула одновременно. Необъяснимое влияние искажало его мысли, ощущения и даже представления о добре и зле. Липкая привязанность к мертвой голове была похожа на редкую извращенность одного монаха из легенды, повсюду носившего с собой свои экскременты.

С горбуном случилось самое худшее. Он навсегда запутался в паутине колдовства. Все, что он мог теперь сделать хорошего, это умереть с наименьшими страданиями.

— Чего ты хочешь, урод? — презрительно спросила голова. В ее устах это прозвучало, по меньшей мере, странно, но шут ничего не заметил. Он был польщен тем, что Оракул заговорил с ним. Он долго молчал и думал, о чем мог бы вопрошать мертвую голову Левиур. Наконец робко спросил:

— Почему тебя называют Оракулом Востока?

— Я передаю то, что должно быть передано. Тот, кто слушает, делает то, что должно быть сделано.

— Но почему он делает это?

— Каждый получает то, чего хочет.

— Чего же хочу я?

— Я могу сделать тебя молодым и выпрямить твою спину…

Шут почувствовал холодок, пробежавший вдоль позвоночника.

— Я не верю в это.

— Тогда поцелуй меня.

Он отшатнулся. Предложение выглядело чудовищным и, вместе с тем, в нем чувствовалась какая-то несокрушимая властность порока.

Горбун склонился к голове Регины, стараясь не смотреть на пенящуюся слизь. Он прикоснулся своими губами к ее губам, словно к куску холодного мокрого дерева, выловленному в зимнем океане. Ее губы раскрылись, и комок чего-то ледяного и податливого, как воздух, скользнул в его глотку и провалился глубже, замораживая внутренности.