Павел Александров - Путь миротворца

— Где они? В тюрьме? — настоял Марк.

— Нет, не в тюрьме, — скривив губы, ответил Теламон и с подозрением оглянулся на чащу Лунного леса. — К сожалению, твои подружки так и не дошли до гарнизона.

— Что значит «не дошли»? — вскипел Марк, гремя скованными руками.

— Это спроси у лесной нечисти. Твоих девчонок похитили вместе с моими людьми. Однако мы заговорились, а впереди у нас утомительный судебный процесс. Хариса, пожалуй, оставьте, я хочу с ним поговорить. А этого уведите в гарнизон.

Марку захотелось упасть и уткнуться лицом в землю. Но такой роскоши ему не позволили — огромные ручищи здоровенных рыцарей крепко держали его под руки.

Гарнизонная тюрьма представляла собою сырой подвал обширного трехэтажного дома, занятого воинами Армии Свободы. Чуть не скатившись по ступеням от сильного толчка в спину, Марк оказался на полу, покрытом холодными досками. У стены стояла узкая койка, рядом с ней маленький столик. Условия более-менее как для камеры-одиночки.

Марк сел на кровать со старым соломенным матрасом и попытался вселить в себя надежду на благополучный исход его злоключения. Это оказалось невозможно. Боль и тяжесть утраты епископа Ортоса, тревога за пропавших без вести Флою и Никту, слезная жалость к самому себе — все это вело его к опасному душевному состоянию, которое могло закончиться буйным помешательством. Мысли о том, что все это — страшный сон — не приходили; Марк давно отвык от них. Все происходящее реально, и спасения от ужасной реальности нет!

Почему его обвиняют в убийстве? Откуда взялись свидетели, видевшие его бегущим с места преступления? Теламон говорил, их много. Не могут же они все врать? А если и врут, то от этого не легче — все равно свидетельства против него. Марк четко осознавал, что не мог быть убийцей: не принимать же всерьез недавнее видение ночной стрелы, выпущенной его руками в епископа. Можно было засомневаться в своей непричастности, будь у него провал в памяти, но он то помнил все! Может, и отключился на минуту-две, когда епископ сбил его на землю, но ведь это было после выстрела, а не до!

Какая теперь разница? Его осудят и, возможно, сошлют в то горное ущелье, о котором рассказывал Харис. Шарат. Показания Хариса не помогут, он его соучастник. А Флоя и Никта пропали без вести, что с ними? По крайней мере, они живы, если трупов не обнаружили! Кто придет к ним на помощь? Уж конечно не эти обвешанные железом рыцари, неспособные догнать даже нерасторопных арпаков!

Горестные мысли прервал усатый стражник, принесший узнику ломоть хлеба, кувшин воды и горшок с мутной похлебкой. К еде Марк не притронулся, есть не хотелось.

Через толстую подвальную решетку в камеру проникал дневной свет, но скоро и он померк. За решеткой наступила ночь, в подвале похолодало. Наверное, под открытым небом было бы теплее. Марк всю ночь ежился на жестком матрасе, кутаясь в плащ. Порой отчаяние такой хваткой вцеплялось в горло, что он был готов броситься на дверь и колотить, колотить в нее, а потом накинуться на первого, кто ее откроет…

Когда солнце снова осветило сквозь решетку унылую камеру, Марк заставил себя подкрепиться. Холодная похлебка оказалась не такой противной на вкус, как ожидалось, да и хлеб был хороший.

Наступивший день не вселял надежды. Чего ему ждать? Что новый учитель его вызволит? Глупо и наивно. Надеяться, что его помилует королева Сильвира? Марк где-то слышал, что недовольный решением суда аделианин имеет право требовать суда сиятельной королевы. Но нет, королева сейчас далеко в Морфелоне и вернется нескоро. А если бы и была здесь, то как, глядя в ее строгие глаза, доказать свою правоту? Как смолчать о том оскорблении, которое он нанес епископу? «Вы мне больше не нужны!» — как он мог сказать такое самому близкому человеку в этом мире?! Марк уже открыто ненавидел себя — «Рассчитывать не на кого, я получил по заслугам!»

«Там, где безнадежность, сеять надежду», — вспомнил он вдруг свое обещание в молитве-присяге на Совете епископов Морфелона. Какая ирония! Теперь он не может обнадежить самого себя! Миротворец!

Взор его обратился к грязному осыпавшемуся потолку. Где-то там наверху сияли небеса.

— Спаситель мой, мне не к кому больше прибегнуть. Ты единственный, кто меня понимает, — произнес Марк. — Я признаю, что часто поступал против совести. Прости меня. Ты столько раз меня спасал… я верю, Ты не забыл меня. Спаси меня, спаси Флою и Никту…

Марк упал на колени, переполняясь искренним желанием разрыдаться, только бы быть услышанным…

Час проходил за часом, сковывая его новыми и новыми узами одиночества и отверженности. Он старался ни о чем не думать, чтобы не впасть в безумное отчаяние и не сойти с ума: смотрел в пол, переводил взгляд от одного угла к другому, блуждал мыслями.

Он долго сидел так, думая о смерти епископа, о попавших в беду девушках, о несправедливом обвинении Теламона и, наконец, о Меллине.

«Моя Меллина, если бы ты знала, где я сейчас! Столько всего произошло…»

Он вспомнил ее последний поцелуй, вспомнил ее выразительные глаза, иссиня-черные волосы, ее милую улыбку. Вспомнил все, что произошло с той минуты, как они познакомились, и ему стало невыносимо жаль себя. Ее нет рядом, она не знает где он. Его охватила тоска по ней, какой не испытывал прежде. Марк забылся и стал говорить про себя: «Я поеду к тебе, потому что люблю тебя. Поеду. Непременно поеду, как только все это закончится».

Он не спал, однако так явственно видел ее, будто она явилась ему в видении. Вот, она веселится в своих диких маскарадных одеждах, осыпает гостей Светлой арены лепестками роз и втайне думает, что увидит его скоро, а может, и разыскивает его взглядом в толпе…

Тут Марк очнулся, услышав шаги. Щелкнувший за дверью замок подарил хоть какую-то надежду: по крайней мере, допрос лучше убийственного одиночества.

— Выходи! — угрюмо приказал усатый стражник, приносивший ему еду.

При выходе Марку не надели кандалы, что вполне могло быть добрым знаком — его не считают опасным преступником, способным на побег из гарнизона.

Рабочая комната Теламона была обвешана скрещенными мечами и копьями, медными щитами и флагами с эмблемами Армии Свободы. Мебели было немного: стол, за которым сидел сам королевский эмиссар с недовольно сдвинутыми бровями и два кресла, одно из которых занимал вечно полуулыбающийся учитель Калиган. Теламон нервно теребил гусиное перо, а мышцы на его лице подергивались. Щеки Калигана горели. Похоже, старые знакомые только что горячо спорили.

Марку досталось единственное свободное кресло.

— Приветствую, миротворец Маркос, — прозвучал печальный голос от стены.

Обернувшись, Марк узнал вельможу высокого роста, в красной тунике с золотой каймой на вороте, рукавах и полах, поверх которой был накинут светло-красный плащ с вышитой эмблемой меча и раскрытого свитка. Это был принц Этеокл, старший советник королевы Сильвиры.