Игорь Федорцов - Крыса в чужом подвале

− Более-менее, если не считать нажитых вшей, − улыбнулся морпех.

Водитель Marauder включил двигатель. Шульц передал книгу охраннику - подержи, провожу убывающих. Охранник потянулся вперед забрать записи.

Костас плечом саданул в дверь. Резким движением выхватил пистолет у охранника и ударил им в основание черепа. Охранник отлетел на морпеха. Костас пинком отбросил Шульца. Почти в упор, в глазах Вумен страх и удивление, всадил пулю женщине в голову. Рванулся вперед, на ходу расстреляв шофера. Тот поперхнулся дорогой сигаретой и вывалился Костасу под ноги. Опережая очередь с вышки, Костас впрыгнул в Marauder. Машина послушно рванулась. Давя арестантов и охрану, Костас заложил крутой разворот. Где-то сбоку взорвалась граната. Осколки забарабанили по металлу и влетели в незакрытую дверку. В груди зажгло и заныло тянущей болью, запульсировало кровью, побежали липкие струйки.

Проломив глиняную стену, машина выскочила с противоположной стороны. В след, с вышки надрывался Negev. Marauder понесся, поднимая столбы пыли, подпрыгивая на ухабах, почти ложась на бок в заносах. Мелькнули хижины деревеньки. Брызнув водой, отстала речушка. Каменистая равнина длинно прорезана шоссе. Смутные очертания города поднимались вдалеке дрожащим миражем.

Погони или не было или он её не заметил. Проскочив пригород, Костас бросил приметный Marauder и побежал. Ориентиром служил минарет, видимый из любой точки города. Трущобы сменили рабочие кварталы. Два раза он попадал во дворы колодцы. Первый раз он заскочил в какую-то квартиру и уворачиваясь от мешавшейся ребятни, выбрался на улицу через окно. Второй раз воспользовался магазинчиком, пролетев его насквозь под возмущенные крики хозяев.

В знакомом ресторанчике, все так же пели Килиманджаро. Костас добрался до кинотеатра, завернул за него, впрыгнул на мусорный бак, подтянулся на брандмауэрную стену. Спрыгнув на другую сторону, шмыгнул в подъезд, поднялся на свой этаж. Пролетел коридор, сунул руку за косяк, достал ключ, отпер двери и тихо вошел внутрь. Закрыв дверь за собой, привалился к ней спиной и обессилено сполз на пол.

Просидел с полчаса, вслушиваясь в малейший шорох и глухие шаги. Потом прошел в ванную. Содрал одежду. Глянулся в зеркало. Две тонкие ранки затянулись и боль нудила за ребрами. Он открыл кран и долго пил, подставляя ладони под тонкую струйку. Умылся. Пройдя в комнату, задернул окно цветной занавеской, лег и уснул.

Человек появился на четвертый день. Невзрачный, непримечательный, незапоминающийся. Рыба. Таких зовут рыбами. За внешность, за умение оставаться незамеченными в любых ситуациях. Выслушав краткий рассказ Костаса, он с чувством произнес.

− Крайне сожалею.

Сожалел он об одном. Не загнулся же, ты парень в лагере!

Костас не загнулся... Не загнулся...

Трещина на потолке сломалась под девяносто градусов и укрылась в тень. Теперь её не различить.

Двадцать первое мая. Памятное число... Утром комиссия из медицинских светил объявила его не годным к продолжению несения службы. Доктора долго мямлили про здоровье, о выполненном сполна долге и ничего не хотели понимать и слушать. Все их понимание уложилось в короткие строки медицинского заключения. Если опустить латинские термины эскулапов и оставить самую суть − непригоден! Возможно, он бы это пережил. Перескрипел зубами, залил водкой, заболтал разговорами. Справился как-нибудь. Но этого оказалось недостаточно. Хлебать так полной мерой!

При выходе из госпиталя его встретил тесть. То, что он пришел само по себе насторожило. Костас никого не предупреждал, что неделю находился в получасе езды от дома. Откуда узнал? От кого?

− Что стряслось? - выдавил из себя Костас. Плохое не мысли, учила бабка. Плохое само придет, думай о хорошем. Сейчас он не думал ни о чем. Не мог. О хорошем, во всяком случае, точно.

Тесть открыто посмотрел на него. Он был старым и мудрым и не хотел врать.

− Уехала она, − и, сообразил, произнеся два слова, не сказал главного.

Гадать о ком речь нет необходимости. Задавать ненужные в общем-то вопросы тоже. Костас и не стал задавать.

− Тебя долго не было... почти год. Андрюшка заболел. Сильно. Заграницу его увезла, − попытался объясниться тесть. - С этим... уехала...

− Да, понял я, понял, − перебил его Костас.

Тесть сбился, но попытался продолжить.

− Два месяца уже...

Два месяца... Два месяца назад он был далеко. За родными рубежами, под чужими звездами. А что делал? Чем занимался подполковник, а ныне полковник Константин Иванович Борзовский? Как поется в песне − стоял горою за державу! Ну и с кого теперь спрос чинить? С него, с нее, с державы?

В голове всплыли слова Шварца. Блаженны нищие. Блаженны. Им терять нечего. И некого. Правду сказал... Мир и все в нем эту правду поняли, и открестился от него, как от чумного. Извини дружище, мы тебя не знаем! Так проще. Так легче.

− Пойдем к нам, − пригласил его тесть. - Посидим. Все же... − на остаток фразы не хватило духу. Не чужие люди... Но теперь и не свои.

Хороший мужик. Пока жили под одной крышей двумя семьями, всегда к торжественному моменту встречин в доме напарено-нажарено в три этажа с горкой. Водка, только ,,Столичная", охлаждена до запотелой слезы. Специально под водку соленые грузди со сметаной. Было время... Когда разъехались, Костасу выделили квартиру, тесть и не подумал отменять праздника. Первым делом зазывал к себе. И никаких оправданий и увиливаний не принимал.

− Мне в управление, − отказался Костас.

− Позже приходи, − повторил тесть приглашение. - Все же... − и опять не договорил.

Костас не попрощавшись, пошел в сторону площади. Тесть его не окликнул, только виновато ссутулился, чего никогда за ним не замечалось. Прямым ходить надо, поучал он Костаса и это единственное поучение, какое позволял.

Небо повисло над крышами домов, роняя мелкий дождь. Даже не дождь, так мелкая нудность. И была в этой нудности некая невидимая успокоенность, прилипчивая, как осенняя слякоть. Он мог, однажды не вернется. Дурная пуля могла, наконец, отыскать его. Снайпер мог выцелит именно его из десятка, из сотни, из тысячи других. Он мог кануть в безызвестность. Все могло произойти. Судьба смилостивилась или бабка вымолвила у Святых Угодников, был дан ему последний шанс. По-всему выходило последний. Но видно дорого с него за тот шанс решили взять. За дорогое отдашь двукратно. Троекратно! Все! Обычно в таких случаях делают скорбные сочувствующие мины и советуют начать сначала, с чистого листа. Легко и просто. Как в семейном альбоме с фотографиями. Перевернуть страницу − раз! и вставляй новые снимки под целлофан. Всего-то!

В управление Костас не пошел. Успеет получить и новые звездочки и уйти на пенсию. Он отправился к Саньке Василевскому. Помянуть ребят, кого Святой Петр призвал в Небесное воинство. Ребят, от которых останутся лишь записи в архивах да плохие фото на могильных памятниках. Приезжая в отпуск, Костас всегда навещал Саньку. Считались ли они друзьями? Теперь уже в далеком далеко были однополчанами.