Михаил Задорнов - Рюрик. Полёт сокола

— Да нет, — смущённо ответил, улыбаясь, могучий ободрит, — это я опору от шатра бека прихватил, копья у них больно тонки, мечи легки, а супротив такого оружия никто из них, — он кивнул на лежащих перед возами хазар, — ничего возразить не смог.

— Брат, а что это за хазарин с тобой? — кивнул полутемник на стройного хазарского юношу со щитом и лёгким палашом в руках.

— Это не хазарин, — отчего-то смутился богатырь, опустив своё необычное оружие. Молодой воин между тем вложил свой палаш в ножны, а потом снял с головы кожаный шлем. Бобрец изумлённо охнул и тут же сел на забрызганный кровью бок воза, а его воины враз замолчали.

— Вот те на, да это же девица! — удивлённо хлопая ресницами, растерянно молвил молодой ободритский сотник, когда по плечам «юноши» рассыпались чёрные длинные волосы.

— Неужто хазарка? — с некоторым опасением спросил сотник.

— Булгарка она, меня от смерти верной спасла, — глядя на свою спутницу враз потеплевшими очами, молвил Сила.

— Серпике из рода сувар, всегда воевать с хазары за свой земля, теперь воевать вместе с Силмук… — отозвалась девица.

— Видали, братья? — восторженно вскричал Бобрец. — Наш Сила мало что сам из полона ушёл, так ещё и невесту себе прихватил, да какую, вот богатырь так богатырь!

Ольг нашёл Рарога лежащим на плаще, вокруг суетились воины. Шлем с отметинами вражеских мечей лежал рядом, окровавленная и в нескольких местах посеченная кольчуга ещё не была снята, очи князя были закрыты.

— Жив? — воскликнул воевода, бросаясь к лежащему Рарогу.

— Жив, но без памяти, долго ли протянет неизвестно, на теле раны рубленые, и голова… — старый воин кивнул на повреждённый шелом, — после таких ударов редко выживают.

— Где полутемник, что по моему велению должен всегда с князем быть? — строго спросил Ольг у княжеского стременного.

— Погиб он, — с трудом, превозмогая боль и головокружение, ответил раненый в десницу стременной. — Князь нас всех собрал: охоронцев, посыльных и стременных, и носились мы с полутьмой конницы то в одно место сечи, где ворог окружать нас начинал, то в другое. — Стременной пошатнулся и, чтобы не упасть, сел на истерзанную землю. — Князь сам во главе первым хазар бил будто сокол, истинно Рарог!

Ольг стоял над недвижным телом боевого побратима, сражённый отчаянной душевной болью и одновременно мыслью о том, что когда-то, у Священного дуба, он уже видел это поле и лежащего на земле бездыханного Рарога. Значит, то было не наваждение. И сейчас, устремившись вглубь прошлого, Ольг явственно узрел себя, Рарога и старого волхва Ведамира, стоящими у Дуба Прави. — «Отче! — с нервной дрожью возопил внутренний голос. — Отчего в самый тяжкий миг я не узрел вещего кельтского креста?»

«Оттого, сыне, что отныне ты сам вещий», — прозвучал спокойный ответ волхва, и видение былого у Священного дуба исчезло. В тот же миг Ольгу показалось, что кто-то сверху глядит на него. — «Не надо, не уходи, вернись», — сами собой прошептали уста воеводы.

А Рарог и в самом деле ощущал себя лёгким на крыло соколом, которому сверху хорошо было видно, как суетятся воины над его распластанным на плаще телом. Там, в израненном теле, боль и страдания, здесь лёгкость и покой свободного парения. Выше и выше по спирали поднимался сокол. Вдруг его пронзило нечто горячее, призывное и нежное, он сразу понял, это ЕЁ зов.

«Вернись милый, я не смогу без тебя, вернись! Сыну нужно непременно увидеть тебя, перенять твою силу, не уходи, любый, молю тебя!»

«Возвращайся, брат, — прозвучал другой близкий голос, — мы победили хазар, и франки с нурманами теперь не придут к нам, но ты не все дела завершил на этом свете, возвращайся!»

Сокол сделал ещё один круг и, наконец, решился. Он сложил свои сильные крылья и ринулся вниз… Боль и страдания рванули душу Рарога, он застонал и открыл очи.

Айер с Ерошкой брели по полю смерти и славы новгородской, которое вмиг получило название Рюрикова поля, ибо новгородский князь не только победил здесь хазар, но и полил сию землю своей кровью.

— Достанется тебе от воеводы, что не захотел ехать с ранеными, — ворчал пожилой вепс.

— Я с тобой, дядька Айер, куда ты, туда и я, не прогоняй! — жалобно вторил малец. — И товарища твоего помогу сыскать, я не боюсь мертвецов, сколько их насмотрелся…

Уже много вепсских лучников среди мёртвых нашли изведыватели, но верного сотоварища меткого Хабука никак не могли отыскать ни среди живых, ни среди мёртвых. Уже вечереет, и придется отложить поиски до завтра. Видели они во время страшной битвы, как, презирая смерть, много раз выходили вепсские лучники во главе с Ястребом впереди железных рядов дружины новгородской и точными выстрелами из русских луков разили наступавших хазар. Но сейчас никто не мог точно сказать, где в последний раз появился отчаянный мечник. Вдруг Айеру почудилось, что он услышал собственное имя. Он замер на месте, прислушался. Зов повторился, теперь его услышал и подошедший Ерошка. Старый и юный изведыватели разом шагнули на слабый голос.

Хабук лежал на боку, кожаная рубаха его была вся в крови и земле, шлема не было, а ноги придавило мёртвой тушей хазарского коня с распоротым брюхом. Его хозяин со стрелой в шее лежал неподалеку. Изведыватели, позвав на помощь кого-то из воинов, что также бродили в поисках своих павших, с трудом вытащили мечника из-под мёртвого коня.

— Айер, — едва слышно проговорил Хабук на вепсском, — ты знаешь каум моей Чираиты, сделай так, чтобы рядом с её Птицей висела моя…

— Ты должен жить, сынок! — воскликнул Айер, придерживая голову лучника.

— Я знаю… ты сделаешь, — одними губами ответил Ястреб. Очи Хабука закрылись, он дёрнулся и затих.

— Про какую птицу он рёк? — спросил Ерошка, глотая слёзы. — Я ещё плохо по-вепсски разумею, дядя Айер.

— Я тебе всё расскажу, потом… — дрогнувшим голосом промолвил старый изведыватель.

— Скоморох, обыскались тебя, — схватил за плечо изведывателя молодой посыльный, — там греческий воин среди поля сидит над сотоварищем своим. По-нашему ничего не разумеет, а ты, рекут, греческий знаешь, воевода велел тебе с тем полонённым разобраться и выведать, как он к хазарам попал.

— Веди, — устало поднимаясь и продевая в ременную петлю раненую десницу, замотанную тряпицей с проступившим кровавым пятном, молвил изведыватель.

Старый воин сидел на искромсанной земле среди трупов, пустыми очами глядя на лежащее перед ним тело своего господина, которого он прикрыл ещё недавно нарядным пурпурным плащом, имевшим сейчас вид изрубленной грязной тряпки. Подле стоял воин, отобравший у грека оружие.

— Привет, брат Полидорус! — окликнул Скоморох на греческом, подойдя вплотную. Услышав родную речь и своё имя, седовласый воин медленно поднял непонимающие очи. Видимо, он не сразу узнал в невысоком ладном словенском воине с замотанной рукой на ременной перевязи своего бывшего итильского спасителя и друга — весёлого и щедрого купца.