Михаил Задорнов - Рюрик. Полёт сокола

— Я обижена на тебя, — поджав губы, заговорила жена градоначальника, когда они обедали в тенистой беседке греческого дворика. — Уже три раза ты приглашал купца Аурайя с его помощником-батыром, а я видела всё только издали, будто подглядывала в щёлку.

— А разве тебе это тоже интересно? — искренне удивился градоначальник. — Я думал, что такие зрелища волнуют только мужчин.

— Не только мне, но и моим сёстрам, которые слышали разговоры о невероятной силе этого батыра, тоже интересно взглянуть! — отвечала, уводя разговор от себя, мудрая жена, а про себя подумала: «Если бы мужчины понимали, что на самом деле волнует женщин, то жизнь и тех и других была бы намного приятней».

— Хорошо, Лайпи, я как раз хочу пригласить купца с его помощником к нам на праздник, который не отмечается у магометан, и значит, не будет гостей из Хорезма или Халифата, у них, ты знаешь, свои правила в отношении присутствия женщин.

— Тебе нравятся их дикие обычаи прятать женскую красоту, словно награбленные сокровища, в тёмных чуланах и сундуках?

— Нет, конечно, дорогая, но я не вправе этого показать, потому что нам не нужны неприятности.

В этот раз Сила, показывая свою мощь, ощущал на себе особое внимание. Рядом с городским головой, его гостями-баилами и богатыми купцами сидели в ярких одеяниях из синьских шелков их знатные жёны. Одна из них, похоже, жена градоначальника, выделялась небесно-голубым, будто струящимся нарядом и игривой улыбкой. За их спинами нет-нет да вспыхивали восторгом очи служанок.

Эти восторженные взгляды будто высекали в душе богатыря невидимые искры, и в нём вспыхивал внутренний пламень, приятно обжигая и даря такую силу, что самые тяжёлые гири он вздымал неожиданно легко, а крепчайшие цепи рвались, будто сами собой. А это рождало новые восторги булгарских жён.

Вскоре в лавку Аурайя в сопровождении охоронцев и двух служанок пожаловала жена самого градоначальника. Она принялась неторопливо перебирать шкуры, любуясь их золотистыми и серебристыми переливами, прикладывала то одну, то другую к себе, оценивая, к лику ли ей этот мех. Старый изведыватель, мимо которого не проскочили незамеченными неравнодушные взоры жены градоначальника, обращенные на Силу ещё там, в их доме, тут же кликнул помощника.

— Сила, помоги госпоже Лайпи выбрать самый добрый товар, принеси всё самое лучшее, что есть у нас для такой знатной жены! — молвил он на булгарском, с учтивым поклоном подавая гостье связку песцов.

Богатырь, как всегда, чуть смущённо вышел из складской половины лавки. Он принялся показывать гостье разные связки шкур соболей, белок, горностаев, лис, куниц и бобров, приносил из другого помещения всё новые и новые. Торг длился долго.

— Купец, пусть твой помощник завтра доставит всё, что я выбрала, ко мне домой, там и оплату получит, — стрельнув очами, будто добрый лучник, молвила знатная жена. Лавка опустела, а растерянный Сила всё стоял посредине, глядя вслед недавним посетителям.

— Эх, брат Сила, после таких взглядов я в молодости женатым человеком стал, — проговорил купец, невольно окунаясь в далёкие воспоминания.

— Ведаешь, Айер, меня ведь не очи жены градоначальника в душу ранили, — тихо молвил богатырь.

— Так и я не о госпоже реку, а об её служанке. У госпожи это блажь пустая, желание владычества, а вот у служанки её сама душа через очи с твоей душой разговор вела. Я давно на этом свете живу, многое понимаю.

— А что сталось с твоей женой? — осторожно спросил ободрит.

— Мор был большой, много народу сгинуло, вот и моя Весняна с сыном и двумя дочерьми… — тихо молвил изведыватель. — Она у меня красавица была, из словен, потому словенской речью я не хуже вепсской оволодел, а уж как в изведыватели попал, так и другим пришлось выучиться. — Айер ещё раз пристально глянул на помощника. — Да тебя, гляжу, брат, тоже крепко зацепило. Что ж, рад за тебя, настоящая-то любовь нам от богов даётся, береги её. То не беда, что она в служанках у градоначальницы, коли боги дают нам чувства светлые, то волей их могут свершаться чудеса, о коих мы и помыслить не можем.

Взволнованный Сила доставил на другой день меха в дом градоначальника. Потом пару раз приходила с разными поручениями и её прислужница по имени Серпике, тонкая, грациозная, с тёмными глубокими очами. Передавая дары разные от своей хозяйки, она вскидывала на Силу свой зачарованный взгляд, от которого богатырь вконец смущался, терялся и не знал, что молвить и куда девать свои могучие руки.

Шумный и жаркий Итиль, особенно его восточная часть — Жёлтый город, где находились всевозможные торжища и мастерские, встретил разноязыкой круговертью, в которую, будто в водоворот, втянуло приехавших новгородских купцов. Множество торгового люду приезжает сюда из разных концов, более всего византийцев, арабов, славян, хорезмийцев. Потому и стояло посреди Сарашена три храма: христианский, для торговцев из Византии и дугих европейских стран; мечеть для арабов, хорезмийцев да тех купцов, кои хаживали торговать в Халифат; и, само собой, синагога иудейская, наиболее роскошная из трёх храмов Итиля, потому как иудеи и их хазарские единоверцы были самыми богатыми купцами и высшими чинами государства, начиная с божественного кагана и властителя Хазарии каган-бека. Им принадлежала самая доходная торговля рабами и шёлком, мехами, оружием и всяческими драгоценностями, а также сбор налогов со всех проходящих купеческих караванов.

Только не было здесь ни храма, ни капища для язычников. Потому купец Зуй заблаговременно сходил к славянским идолам ещё в Булгаре, где стояло такое капище, и старательно перечёл богу Велесу — владыке достатка и богатства — все свои товары и попросил покровительства в удачной торговле, чтобы купцы не перечили той цене, которую он скажет.

Едва встретившись с родичами в Итиле и передав им подарки, купец Зуй с помощниками поспешил разложить в лавке на торжище свой товар. А товар у него был добрый, и разноплеменный люд столпился вокруг, прицениваясь. Ещё бы, тут были отборные северные меха и изделия новгородских и ободритских кузнецов. Особый восторг у спокойных и величавых арабов вызывали болотные мечи и ножи с дивным серо-чёрным узором, напоминающим лепестки цветка, который не могли сотворить даже их прославленные на весь мир мастера, никто, кроме кузнецов из Вагрии, которых привёз с собой на Новгородчину князь Рарог. Купцы брали в руки дорогие клинки, любуясь, как на их до зеркальности сглаженной поверхности играют лучи яркого итильского солнца.

— Кара лыг, кара лыг! — одобрительно повторяли они на тюркском языке, что на словенском означало «чёрный цветок», и восторженно цокали языками в знак восхищения.