Далия Трускиновская - Окаянная сила

Тут она разжала кулачок.

Иголка лежала поперек ладони, легонькая, ладная, с ушком крохотным. Левая рука Алены была занята свечкой, поэтому она взяла иголку губами и перехватила пальцами. Затем наклонила свечку и дала капле воска упасть на игольное ушко.

— Не град, не столица, а черная гробница, в ней лежит сатаница, мертвая девица, — стала она тихо и грозно наговаривать на восковую каплю. — Рука у нее не поднимается, кровь у нее не разбегается, сердце любовью не загорается, ни по ком не скорбит, не сокрушается. Такова бы по моему слову была раба Анисья, и такова бы она казалась рабу Владимиру, и иной бы ей не быть. Как этот воск липнет к железу, так бы мои слова липли к этому воску.

Главное было говорить не громче дыханья, не то услышит кто — и заговор будет поломан.

Задумалась Алена на мгновенье, подбирая сильненький замок.

— Нет моим словам ни недоговора, ни переговора, будь ты, мой приговор, крепче камня и железа. Аминь.

Теперь уж оставалось лишь выследить Анисью у заутрени, подойти поближе да и всадить иголочку точнехонько в боковой шов верхней сорочки, чтобы скользнула она туда и исчезла вместе с ушком своим, что залито наговоренным воском. А воск-то потемнел!

Совершила Алена это дело — а тут и Рязанкин пост окончился. Прибегает Алена с заутрени очень собой довольная — и подкралась незаметненько, и всадила точнехонько! — а Степанида уже горшками гремит. Оголодала, но сразу наедаться нельзя. Кваску, капустки, потом — хлеба ломоть, и лишь к вечеру — каша.

— Ну, что, Степанидушка? — кинулась к ней Алена. — Видела?

— Слава те господи, видела явственно, — отвечала довольная Рязанка. — Садись, поедим, потом расскажу.

Еле Алена дотерпела, куском хлеба давилась — поскорее бы!

— Ну вот, видела я тебя, свет, на берегу немалой реки, и та река тебе покорна была. Плыть ты собиралась к острову Руяну. Город-то в устье стоит, корабли туда заходят, а потом уж из устья выходят в море.

— И что же — неужто я к острову по морю поплыву? — Алена и обрадовалась, и ужаснулась. Сказывали в Верху, что государь Петр Алексеич, будучи в Архангельске, ходил на кораблях, больших и малых, и поднялась буря, и чуть было он не утоп. Господи, да когда ж это было?.. Дунюшка Павлушеньку похоронила — вот когда…

— Вот как плывешь — не видела, врать не стану, — сообщила Рязанка. — А в том большом городе побываешь непременно и жить в нем будешь, и немалое время проживешь. Будут тебе предлагать ехать оттуда сушей — не соглашайся. Твоя дорожка по воде ляжет… И еще видела — некий муж, лицо бритое, усы черные, глаза соколиные, брови соболиные… Хорош, Аленушка, до чего хорош! Судьба тебе с ним встретиться!

— Так ведь немец, небось… — притворно расстроилась Аленка. — Да и нашла я себе суженого.

— Не твой то суженый, — Рязанка вдруг помрачнела.

— Ан мой!

Ведунья спорить не стала, только вздохнула.

— Видела я иного мужа, почтенных лет, дородного, тоже бритого, в черном бархате. У того мужа бровь надвое рассечена, как бы три брови на лице получилось. Вот он и будет твой главный помощник, ему доверяйся. И, сколько бы ждать ни велел, жди! И, куда бы ни позвал, иди за ним! Только через него бел-горюч камень Алатырь к тебе придет.

— Троебровый, говоришь… — Алена задумалась. — Ну что же, деньги на дорогу у меня есть, тебе на прожитье оставлю, не пропадем. Куда идти-то, через какие ворота?

— Всё я разведала, — сказала Степанида. — Как стемнеет, к верным людям тебя поведу. Они молятся на старый лад, крестятся двоеперстным сложеньем. А тем, которым здесь жить стало невмоготу, бежать помогают. Для того и остались, чтобы помогать. Как они о вере заговорят — ты нишкни, только головой кивай.

Рязанка прищурила одинокое око и добавила язвительно:

— У тебя это ладно получается.

Алена покосилась на нее и надулась. Ох, не раз была ловлена она на том, что слушает Степанидины поученья, напустив на личико понимание, а как спросить ее, о чем шла речь, — так молчит, поскольку изначала двух-трех слов не поняла, а далее перебивать наставницу неловко было.

И не за то ругала ее Степанида, что притворствует, а за то, что нет в ней подлинного любопытства к ведовским делам.

— Опозоришься ты однажды да и меня опозоришь! — повторяла она.

Но на сей раз ведунья не стала ворошить старое.

— Всё, что они скажут, выслушай, согласись, покорись. Да и я тебе что надо намекну. Потом ночевать там останешься, с их бабами да девками подружишься. Поживешь, привыкнешь. Тебе с ними из Москвы уходить, идти лесами, неторопливо, потаенно. Они тебя до своих сел доведут — есть места, где они не скитами, а целыми селами живут, и дотуда нашему государю не дотянуться, потому как земли то свейские, те самые. А там уж ты от них навостришь лыжи. Сама пробираться будешь…

— А там тоже по-русски говорят? — вспомнив лопотанье девок в Немецкой слободе, спросила Алена.

Степанида задумалась.

— Кабы не по-чухонски… — пробормотала она. — Или по-свейски? Но коли нужно будет — уразумеешь! Господь уменья пошлет. Да и я над тобой пошепчу. Ничего — справишься! Будет у тебя с собой камня Алатыря малый осколочек. Тот, что у Кореленки в укладке отыскался. Хоть и порченый, однако в пути поможет. Я порчу-то с него три рассветные зари снимала… Говорила с ним — вроде слышал он меня. Мы его в лоскуток увяжем и на шею тебе повесим, заместо ладанки. Как Алатырь близко будет — ты поймешь. И чует мое сердце, что за деньги тот камень ты не выручишь, иным путем добывать придется.

— Красть? — изумилась Алена.

— А и украдешь — так потом грех замолишь… Во сне-то вещем у тебя всё сбылось. И не жалей времени! Хоть год, хоть два пространствуй — а камень добудь. Без него проклятья не отделаем. Ох, сильное же попалось… Как это на тебе всё сошлось — и проклятье, и наследство Кореленкино? Одно на одно — как коса на камень, гляди — искры бы не полетели…

Степанида вздохнула.

— Уходить бы тебе отселе поскорее, — прямо сказала она. — Думаешь, не знаю я, какие ты чары над иголкой сотворила? Алена! Коли Кореленка при себе ту иголку держать не захотела, а Даниле Быку на сохраненье отдала, то, видно, знала она, что делала? Как ты полагаешь? Стало быть, уйдешь ты от праведников там, где про реку прослышишь, Двиной зовется.

— Так это я, выходит, к Архангельску с ними пойду? — Алена даже растерялась, Архангельск был до того далеко — казалось, царствие небесное, и то ближе. — Какие ж там свейские земли? Нашего ж государя!

— Да нет, в другую сторону. Две реки с таким именем текут, и одна в Белое море впадает, а другая — в то, что ранее Алатырским прозывалось — разумеешь? И по той реке плоты и струги идут. А в устье город стоит, я тебе о нем уж толковала. И в том городе ты про камень-Алатырь прознаешь.