Владимир Свержин - Башни земли Ад

— Может, и так. Но мне вдруг вспомнилась притча. Некий человек пришел к мулле и попросил: «Дай мне сто дирхемов на три года». На что мулла ответил ему: «Я могу дать тебе и на сто лет, но ни одного дирхема». То, что говорит султан Египта, звучит красиво, но только во сне могло ему присниться, что он сумеет объединить все племена и народы Магриба, тем более за несколько месяцев. Так что и на сто лет, но ни одного дирхема.

— Сон. — Лицо Тамерлана вдруг стало задумчивым. — Ты напомнил мне. Сегодня ночью я видел сон. Очень странный. Будто в походе я вдруг решил поохотиться на удода. И когда я подстрелил его и подошел, чтобы поднять с земли, он вдруг обратился в муравья и убежал от меня. Хотел бы я понять, что означает этот сон.

— Если позволено мне будет сказать, — покачал головой Хасан Галаади, — он предвещает недоброе. Как известно, удоды — священные птицы, охранявшие покой мудрейшего из мудрых, царя Сулеймана ибн Дауда, мир с ними обоими. Когда-то царь, в совершенстве владевший языком зверей и птиц, спросил у этих крылатых стражей, чего бы они хотели в награду за верную службу. И удоды ответили: «Самое прекрасное, что мы видели в мире — это твоя корона. Сделай нам такие, дабы мы приобщились к славе твоей». Мудрый царь предостерег их: «Короны тяжелы для легкокрылых птичек», — но те настаивали, и царь исполнил их желание. Очень скоро птицы воистину на своей шее убедились, сколь тягостны для них золотые венцы. И они взмолились, прося Сулеймана ибн Дауда забрать свой дар, ибо поняли они, что сопричастность высшей мудрости и тайнам, сокрытым от взора прочих, куда сильнее злата и власти. С тех пор, в напоминание о коронах, на голове удода хохолок из перьев, и птица эта приобщена ко многому, неведомому простым смертным. Считается, что если удод провожает войско или караван, то ему суждена удача.

— Значит, я убил свою удачу? — напряженно глядя на собеседника, спросил Тимур. — А муравей? Что означает он?

— Муравей — это малость, открывающая истину. Когда Сулейман ибн Дауд, мир с ними обоими, заканчивал строительство храма, то он почувствовал, что силы покидают его, и обратился к джиннам, помогавшим строить храм, с просьбой довести дело до конца после его смерти. Но джинны возроптали: «По повелению Аллаха мы подчиняемся тебе, и никому иному. Когда же не станет тебя, не станет и власти над нами». Тогда царь царей поднялся из последних сил и, опираясь на посох, встал посреди храма. Там и настал его последний час. И так стоял он еще три года, покуда крошечный муравей, также помогавший в строительстве храма, не подгрыз его посох. И случилось это в тот момент, когда джинны укладывали последний камень. Сулейман, да прославится имя его вовеки, упал. Джинны, воочию узрев истину, разлетелись. Храм же остался совершенным для людей, но несовершенным пред ликом Господа, ибо только сотворенное Господом совершенно.

— Стало быть, истина ускользает от меня, и этим разрушится мое царство. — Лицо его помрачнело. — Мне надо обдумать твои слова, многомудрый Хасан Галаади. Как я и велел прежде, Смирну должно сровнять с землей. Мы же отправляемся в Константинополь. Я желаю дать отдых войскам и тщательно подготовить будущее наступление. И да будет Аллах милостив ко мне.

Трактирщик поднимался по лестнице, то и дело оглядываясь на молодого господина и его друзей. Он двигался так, как будто восходил на эшафот, и даже гомонившая за столами толпа слуг в разноцветных ливреях тоже отчего-то смолкла, глядя на хозяина и следующих за ним гостей. Наконец трактирщик поднялся на верхнюю галерею, дошел до одной из дверей и постучал:

— Ваше высокопреосвященство! Позвольте.

— Ну! Кого еще черт несет? — раздался из-за двери громкий властный голос.

— Здесь молодой господин с друзьями. Они желали бы переговорить с вашими высокопреосвященствами. — Трактирщик чуть приоткрыл дверь.

— …Теофил, приятель, если тебе нечего больше ставить, я могу сыграть на твою сутану.

— Но как можно?!

— У своего Папы узнаешь, как можно. Ты мне уже все проиграл. Ну не хочешь играть на сутану — давай на камилавку. Я буду носить ее по воскресеньям в память о тебе… Трактирщик! Гнусная морда, убирайся к чертовой матери! Мы с моим преосвященнейшим собратом проклянем тебя в два горла и предадим анафеме всю округу. Наместник Люцифера, я тебе велел не беспокоить нас, даже если архангел Гавриил начнет свистеть в свою боцманскую дудку.

Грузный рослый хозяин постоялого двора постарался уменьшиться в размерах и беспомощно оглянулся на Кристофа.

— О! Я слышу, тут собрались достойные люди! — Глаза Лиса зажглись ярче гостиничных светилен. — Капитан, не надо биться головой об заклад. Нам здесь будут рады.

Сергей оттеснил хозяина и пнул дверь ногой:

— Физкульт-привет! Форточку откройте! Шо-то у вас тут смрад, как в кадильне после черной мессы.

— Наглец!!! Ты кто такой?! — послышалось в ответ.

— По ту сторону Рифейских гор этот вопрос заставил бы меня схватиться за оружие. Но вам, так и быть, отвечу. Серж Рейнар л'Арсо д'Орбиньяк. Можете не аплодировать. Сегодня мое честное лицо является частным лицом. А это мои друзья, Вальдар Камдил, сьер де Камварон и его оруженосец, Кристоф де Буасьер — хозяин здешних мест.

Войдя, посланец императора Востока обвел глазами «лучшие апартаменты». В комнате было довольно чисто, мебель выглядела под стать местным обитателям, массивно и добротно. За тяжелым столом сидели двое мужчин в длинных красных одеяниях. На груди у одного красовался золотой наперсный крест, и еще один, усыпанный каменьями, лежал перед ним на столе.

— Брюхо Вельзевула, — отозвался на приветствие тот кардинал, у которого все еще имелся крест. — Дела мне нет запоминать ваши дурацкие прозвища. Тоже, прости господи, хозяин нашелся. Отец небесный — хозяин всей земли, а я — его смиреннейший слуга. Так что убирайтесь к черту, если не желаете прямо сейчас провалиться в геенну огненную. Прямо на рога Вельзевула.

Лис с Камдилом переглянулись, едва скрывая улыбку:

— Не желаем, ваше высокопреосвященство, — поклонился Вальдар. — За себя и за своих друзей я приношу извинения, что мы прервали важный богословский диспут. Но как лица, неплохо сведущие в подобной теологии, мы с другом просили бы позволения также участвовать в дебатах о страстях и искушениях. Тем паче что у его высокопреосвященства, похоже, доводы кончились. А у нас, — Камдил встряхнул на ладони увесистый кошель, — их полно.

Крестоносный картежник широко заулыбался:

— Отчего же. Новые доводы в богословском споре — это всегда интересно. Эй, трактирщик! Тащи стулья и вино. Что ж ты раньше не сказал, что достойные люди приехали на богословский диспут. Ну что, преосвященнейший Теофил, брат мой во Христе, позволим этим благочестивым мирянам принять участие в духовных наших исканиях?